Французская революция. Конституция - [105]

Редерер время от времени входит во дворец послушать, поговорить, послать в управление департаментов, так как, будучи их прокурором-синдиком, он не знает, как себя вести. Комнаты все полны: около семисот господ в черном толпятся и протискиваются в них; красные швейцарцы стоят, словно скала; призрак или полупризрак министерства с Редерером и советниками толпятся вокруг их величеств; старый маршал Малье коленопреклоненно заявляет королю, что он и эти храбрые господа пришли умереть за него. Чу! Среди мирной полуночи вдруг раздается звон отдаленного набата! Да, нет сомнения: одна колокольня за другой подхватывает странную речь. Царедворцы в черном прислушиваются у отворенных окон, различают отдельные колокола27: это набат с Сен-Рока, а этот не с Сен-Жака ли, называемого de la Boucherie? Да, Messieurs! И даже Сен-Жермен Оксерруа - разве вы не слышите его? Этот самый колокол грозно звучал 220 лет назад, в вечер Варфоломеевской ночи, но тогда по приказанию короля[144]. И колокола продолжают гудеть. Вот ударили в колокол и на городской Ратуше, его можно узнать по тону! Да, друзья, это городская Ратуша, это она говорит так с ночью чудесным металлическим языком и человеческой рукой: сам Марат, как известно, дергал веревку! Марат звонит; Робеспьер куда-то зарылся; его не видно в течение ближайших сорока часов; у некоторых людей есть мужество, а у других его все равно что нет, и даже злоба не придаст им его.

Смятение усиливается, по мере того как постепенно приближается исход, и час сомнений рождает, в муках и слепой борьбе, уверенность, которую ничто не может уничтожить! Делегаты с неограниченными полномочиями, по три от каждой секции, в общем 144 человека, собрались около полуночи в городской Ратуше. Эскадрон Манда, стоящий здесь, не препятствовал их входу: разве они не представляют Центральный комитет секций, обыкновенно заседающий здесь, хотя сегодня и в большем количестве? Они здесь, но среди них царят смущение, нерешительность и праздная болтовня. Снуют юркие гонцы, жужжат слухи о черных придворных, о красных швейцарцах, о Манда и его отрядах, готовых идти в атаку. Не лучше ли отложить восстание? Да, отложить. Га! Слышите? Из Сент-Антуанского предместья доносятся красноречивые звуки: набат звонит там как бы сам собою! Нет, друзья, вы не можете отложить восстание; вы должны произвести его и с ним жить или умереть!

Итак, скорее! Пусть прежние муниципальные советники сложат с себя полномочия и мандаты перед лицом избравшей их верховной народной власти и передадут их этим новым ста сорока четырем! Волей или неволей, старые муниципалы, но вы должны уйти. Да разве не счастье для иного муниципала, что он может умыть себе руки в этом деле и сидеть парализованным, безответственным, пока не пробьет его час, или даже идти домой спать?28 Остаются из старых только двое или, самое большее, трое: мэр Петион, в это время гуляющий в Тюильри, прокурор Маню-эль и товарищ прокурора Дантон, этот невидимый, все поддерживающий Атлас. Среди этих ста сорока четырех находятся Гюгенен с набатом в сердце, Бийо, Шометт, редактор Тальен, Фабр д'Эглантин, Сержан[145], Пани[146], короче, весь распускающийся или уже распустившийся цвет беспредельного патриотизма. Разве мы, как по волшебству, не составили новый муниципалитет с самой неограниченной властью, готовый действовать и объявить себя просто-напросто "на положении восстания"? Прежде всего пошлем за комендантом Манда; пускай он предъявит приказ, полученный им от мэра, и пусть новые муниципальные советники посетят те отряды, которым предписано выступить в атаку, а набат пускай звонит как можно громче. Вперед, вы, сто сорок четыре! Отступать вам уже поздно.

Читатель, не думай в своем спокойном положении, что восстание - легкое дело. Восстание - дело трудное: каждый человек не уверен даже в ближайшем соседе, совершенно не уверен в дальних соседях, не знает, какая сила с ним, какая против него, и уверен только в одном: что в случае неудачи его удел виселица! Восемьсот тысяч голов, и в каждой из них особая оценка этой неизвестности и особая, соответствующая ей теория поступков; из стольких неуверенностеи вытекает с каждой минутой уверенность в неизбежном, неизгладимом конечном результате, который может одинаково привести и к гражданскому венцу, и к позорной петле.

Если бы читатель мог полететь, подобно Асмодею[147], мановением руки открыть все крыши и частные квартиры и заглянуть в них с башни собора Парижской Богоматери, какой Париж увидел бы он! Визг и причитания на высочайших дискантовых нотах, воркование и скептические речи в басовых тонах; мужество, доходящее до отчаянного упорства; трусость, безмолвно дрожащая за забаррикадированными дверями, а вокруг - спокойно храпящее тупоумие, которое всегда способно спать. И между этим звоном заливающихся колоколов и этим храпом тупости какая еще лестница трепета, возбуждения, отчаяния! И над всем этим лишь Сомнение, Опасность, Смерть и Ночь!

Борцы одной секции выходят, но узнают, что соседняя не трогается, и уходят обратно. Сент-Антуан, по эту сторону реки, не уверен в Сен-Марсо, по ту сторону. Надежны лишь храп тупости да 600 марсельцев, умеющих умирать. Манда, дважды вызванный, не является в Ратушу. Гонцы летают беспрерывно с быстротой отчаяния; тысячи голосов шепотом обмениваются слухами. Теруань и частные патриоты, подобно ночным птицам, носятся в тумане, производя разведку то там, то здесь. Из Национальной гвардии около трех тысяч последовало за Манда, когда он велел бить сбор; остальные следуют своей собственной теории неуверенности, одни - что лучше было бы идти с Сент-Антуаном, другие, многочисленные - что в подобном случае безопаснее всего было бы лечь спать. А барабаны бьют, словно исступленные, набат звонит. Но даже Сент-Антуан только выходит и возвращается; коменданту Сантеру не верится, что марсельцы и Сен-Марсо пойдут. О ленивая пивная бочка с громким голосом и деревянной головой! Время ли теперь колебаться? Эльзасец Вестерман хватает его за горло с обнаженной саблей, и теперь эта тупица верит. Таким образом, в суете, неуверенности и при звоне набата, проходит долгая ночь; всеобщее волнение достигает истерического напряжения, но из этого ничего не выходит.