Французская новелла XX века. 1940–1970 - [168]

АЛЕН РОБ-ГРИЙЕ (Род. в 1922 г.)

Когда в 1953 году тридцатилетний инженер Ален Роб-Грийе опубликовал свой первый роман «Канцелярские резинки», не только публика, но и профессиональные литературные критики испытали чувство некоторой растерянности: проза Роб-Грийе совершенно не походила не только на традиционную «бальзаковскую» прозу, но и ни на одно из произведений французской литературы нашего столетия. Отсутствие привычных «характеров» (устойчивых социально-психологических, сословных, профессиональных, биографических примет и качеств персонажа), событийной и хронологической связности сюжета, необычная повествовательная техника, разрушающая границы между прошлым и настоящим, между сном и явью, между воображаемым и действительностью, — все это привело к тому, что и историю французской литературы Роб-Грийе вошел как создатель одною из авангардистских направлений — «нового романа».

От книги к книге (назовем среди них романы. «Ревность», 1957; «В лабиринте», 1959; «Дом свиданий», 1965; «Проект революции в Нью-Иорке», 1970) повествовательная манера писателя не претерпевала каких-либо существенных изменений.

С первой половины 60-х годов Роб-Грийе начал выступать как сценарист, а позднее и постановщик своих кинофильмов («В прошлом году в Мариенбаде», 1961; «Бессмертная», 1963; «Трансевропейский экспресс», 1964, и другие).

Творчество Роб-Грийе является характерным симптомом современного состояния буржуазного общества. Оно представляет собой прямую реакцию на те социальные ситуации, при которых человек утрачивает качества суверенной личности, а потому утрачивает и целостное понимание окружающего, теряет ориентацию, испытывает ощущение растерянности и беспомощности перед лицом противостоящего ему, его отчуждающего и подавляющего внешнего мира. Отсюда — будоражащая странность романов Роб-Грийе, где вещи просто присутствуют, но ничего не значат: предметная действительность у Роб-Грийе освобождена от нравственных или интеллектуальных значений, от ассоциативных связей — от всего, что составляет ее человеческий смысл. Вот почему персонажи писателя чувствуют себя в этой действительности словно в лабиринте, когда предметы, события и сами люди, изображенные в их сугубо физической данности, становятся неотличимы друг от друга, сливаются в хаотическую массу форм, объемов, звуков, жестов.

Но персонажи Роб-Грийе не умеют и не хотят существовать в таком мире. Именно в этом драматизм их положения. Они жаждут иметь перед собой осмысленное бытие, и все их усилия направлены к тому, чтобы вещи вновь заговорили с человеком на понятном ему языке. Они стремятся наполнить действительность психологическими и эмоциональными значениями, подчинить ее законам человеческой логики, упорядочить ее, ибо для них это единственный шанс почувствовать себя хозяевами, а не пленниками жизни, единственный шанс обрести индивидуальное лицо и индивидуальную судьбу.

Эта напряженная, отчаянная борьба человека против обезличивающего его, страшного, красноречивого в своей безнадежной немоте мира, составляет проблемный стержень романов Роб-Грийе и делает их заметным явлением французской литературы двух послевоенных десятилетий.

Alain Robbе-Grillet: «Les instantanees» («Моментальные снимки»), 1962.

Новеллистическая миниатюра «Пляж» («La plage») входит в указанный сборник.

Г. Косиков

Пляж

Перевод Л. Зониной

Вдоль берега идут трое детей. Они шагают в ряд, взявшись за руки. Они примерно одного роста и, вероятно, также одного возраста: лет двенадцати. Тот, что посредине, все-таки чуть пониже двух других.

Если не считать троих детей, длинный пляж пустынен. Это полоска песка, довольно широкая, однообразная — ни утесов, ни заливов, — полого спускающаяся от скалистого обрыва, который кажется неприступным, к морю.

Небо совершенно ясное. Солнце освещает желтый песок резкими, прямыми лучами. Ни единого облака. Нет и ветра. Вода синяя, спокойная, и хотя перед пляжем до самого горизонта простирается свободная ширь, из открытого моря не набегает ни морщинки.

Но через равные промежутки времени, в нескольких метрах от берега, всякий раз на одной и той же линии, вдруг набухает и тут же опадает волна, всякий раз одна и та же. Поэтому нет ощущения, что волна приходит и уходит; напротив, весь маневр совершается как бы на месте. Сначала вода вздувается, образуя со стороны берега неглубокую впадину, и слегка отступает назад, шурша катимой галькой; потом волна обваливается, растекаясь молочной мутью по склону, но отвоевывает при этом лишь ту площадь, которую недавно утратила. И разве что местами, там, где напор сильнее, дополнительно увлажняет на мгновение еще несколько дециметров.

И снова все недвижно — море плоское и синее, остановившееся в точности у той же черты на желтом песке пляжа, по которому шагают в ряд трое детей.

Они белокурые, почти в тон песка: кожа чуть темнее, волосы чуть светлее. Одеты все трое одинаково: короткие штаны и рубашка, то и другое из грубого синего холста, выгоревшего на солнце. Они шагают в ряд, взявшись за руки, по прямой, параллельно морю и параллельно обрыву, на равном расстоянии от того и от другого, пожалуй, все-таки ближе к воде. Солнце стоит в зените, так что ноги не отбрасывают тень.