Французская новелла XX века. 1900–1939 - [211]

Но они и не ждали ничего другого, так уж положено, им это было известно, ничего тут не попишешь, надеяться не на что, это — так, и ничего другого не будет, такова «жизнь».

Ничего другого, ничего больше — тут или там, все равно, — им это теперь было известно.

Уже не надо было возмущаться, мечтать, надеяться, делать усилия, от чего-то убегать, надо было только старательно выбрать (официант ждал), что заказать, — гренадин или кофе? со сливками или черный? — соглашаясь жить без всяких притязаний — тут или там, все равно, — предоставляя времени течь.

Тропизм XXII

Перевод Г. Косикова

Они уродливы, неоригинальны, безлики, думала она, они и вправду слишком устарели, эти заурядные клише, описание которых она встречала повсюду множество раз: у Бальзака, у Мопассана, в «Госпоже Бовари» — клише, копии, копии с копий, думала она.

Ей так хотелось отбросить их, сгрести в охапку, швырнуть куда-нибудь подальше. Но, окружив ее, они держались спокойно, корректно, они улыбались ей — любезно, но с достоинством; всю неделю они работали, в жизни они привыкли рассчитывать на самих себя, они ни на что не претендовали, разве только иногда видеть ее, чуть теснее привязать ее к себе, чувствовать, что та нить, которая ее с ними связывает, продолжает существовать, что оборвать ее невозможно. Они ведь ничего другого и не хотели: только спросить ее — это же так естественно, все так делают, заходя по-дружески, по-родственному друг к другу в гости — спросить, что хорошего, много ли она читала за последнее время, где была, видела ли она то или это, эти фильмы, понравились они ей или нет… Им самим, им так понравился Мишель Симон, Жуве, они так смеялись, так приятно провели вечер…

А что касается всего этого — этих клише, этих копий, Бальзака, Флобера, «Госпожи Бовари» — о! да ведь они всё это прекрасно знают, всё это им хорошо известно, но это их ничуть не смущает — они ласково смотрели на нее, улыбались ей; казалось, возле нее они чувствуют себя надежно и уверенно; казалось, они знают о том, что их рассматривали во всех подробностях, воспроизводили, описывали, обсасывали до тех пор, пока они не сделались гладкими, как галька, зализанными, отполированными, без единой шероховатости, без единой царапинки. В них не было ничего, за что она могла бы уцепиться: ничто им не угрожало.

Они окружали ее, протягивали к ней руки: «Мишель Симон… Жуве… О билетах — не так ли? — надо было подумать заранее… Теперь их уже не купить, а если и купишь, то за сумасшедшую цену — только в ложу, в бенуар…» Они чуть сильнее стягивали путы, очень осторожно, незаметно, не причиняя боли, натягивали тугую нить и тянули за нее снова и снова…

И вот мало-помалу какая-то слабость, податливость, потребность приблизиться к ним, получить их одобрение вовлекала ее в общий с ними круг. Она чувствовала, как послушно (о да… Мишель Симон… Жуве…), очень послушно — тихая пай-девочка — она подаст им руку и идет вместе с ними.

Ну вот, наконец-то мы все вместе и ведем себя хорошо, так что родители наверняка бы нас похвалили, наконец-то все мы здесь, чистенькие и опрятненькие, поем хором, как и подобает благовоспитанным детям, которые под присмотром невидимой няньки мило водят хоровод, печально протянув друг другу влажные ладошки.

ЖАК ДЕКУР (1910–1942)

Дитя фешенебельных кварталов, писатель, критик и переводчик, Жак Декур (настоящее имя — Даниель Декурдеманш) преодолел немало классовых предрассудков, прежде чем постиг смысл гражданской ответственности в эпоху, чреватую войной и фашизмом.

От Стендаля Декур воспринял картезианскую ясность и неумолимую последовательность в поисках истины, от Гейне — иронию, непримиримую к тупости и вандализму, Декур-прозаик выразил анархическое неистовство «блудных детей» XX века, которых время заставило выбирать между приспособлением к кастовой системе и дорогой протеста, между единством Народного фронта и фашистским разбоем. Вместе с героями романов «Мудрец и капрал» (1930) и «Отцы» (1936) прорывается к истине их создатель: Декур становится коммунистом. В 1938–1939 годах он главный редактор революционного журнала «Коммюн».

В период «странной войны» Декур — секретарь редакции боевого журнала «Пансе». Когда фашисты, вторглись во Францию, он организует сеть подпольных изданий. Декур — один из инициаторов создания Национального комитета французских писателей, основатель его нелегального органа — газеты «Леттр франсэз». В подготовленном для первого номера этой газеты манифесте Декур страстно взывал: «Французские писатели!.. «Леттр франсэз» будет нашим оружием. Издавая газету, мы включаемся в смертельную схватку, начатую французской нацией за освобождение от поработителей». 19 февраля 1942 года Декур был арестован, а 30 мая после жестоких пыток казнен фашистами на Мон-Валерьен.

«…Я не жалею, что избрал этот путь… — писал он родным за несколько часов до расстрела. — …Я сумел выполнить свой долг, долг француза… Я склонен смотреть на себя, как на лист, оторвавшийся от ветки, — он падает с дерева на землю, чтобы удобрить почву. Плодородие почвы зависит от качества листьев».

Последние слова Декура прозвучали со страниц подпольной «Леттр франсэз» и обрели бессмертие в «Письмах расстрелянных», героическом мемориале эпохи Сопротивления.