Француз - [14]

— Да-с… Завтра же завожу таратайку. А то умаешься… Нынче верстов двадцать уж исходил. И сейчас от графа.

— Растопчина?

— Да-с… Прямо к вам. Только зашел к Гвоздю. Граф мне…

Глебов махнул рукой:

— Знаю наперед все, что скажешь. Сам я его видел вчера.

— Так как же? Стало быть, все правда? Под самой Москвой сраженье генеральное будет?

— Врет он. Потому врет, что он этого знать не может. Кутузов и тот может предполагать дать сражение в таком-то желаемом месте, выгодном для диспозиции войск. Но и он не может знать, примет ли неприятель сражение.

— Как тоись?

— Так… Мало ль что. Я захочу с тобой на кулачках здесь драться. А ты удерешь вон в ту комнату, а там в третью и выберешь ту, которую облюбишь, а то и совсем улепетнешь… Ведь Бонапарт еще с Вильны ждет, что его мы встретим и дадим генеральное сражение. Однако мы пятимся и пятимся от него.

— Зачем?..

— Это их дело. Нынешних полководцев тактика новая! — презрительно улыбнулся Глебов. — Мы не так действовали. Мы пятиться не умели. Суворов раком не ходил, а орлом летал.

— Как же это, Сергей Сергеич, понять? Прежде сказывали, что Барклай и Багратион спорят и друг дружке на смех делают, забыв опасность и долг пред царем и отечеством. А теперь вот у них наибольший… А делает то же самое. А ведь как все радовались, когда генерала Кутузова назначил государь! Говорили, что вот, мол, завтра от Бонапарта ничего не останется.

— Кутузов — умница, спору нет. И тоже у Александра Васильевича обучался. Но зачем он пятится — не знаю… Я так думаю, что будет генеральное сражение близ Смоленска… И — что Бог даст.

— А не под Москвой? — тревожно спросил Живов.

— Никогда! Пятиться до самой Москвы — бессмысленно и цели нет. Да и стыд! Прежде выберут позицию и дадут сражение. Коли Господь отвернется от нас и мы проиграем это сражение, коли будет новый Аустерлиц[23] у Бонапарта — ну, тогда иное дело, придется грудью Москву защищать с остатками разбитой армии.

Наступило молчание.

— Ну а нам что делать, ваше превосходительство? — спросил наконец Живов.

— Кому?

— Нам. Спаси Бог!

— Москвичам? Мне или тебе?

— Ну хоть бы вам да и мне?

— Я погляжу еще с недельку, — вздохнул Глебов. — А там в ополчение. А примут, то и в действующую армию чем ни на есть, хоть полком командовать на место какого убитого. Дело найдется!.. А то свою дружину заведу. Еще лучше.

— А мне?

— Тебе, дорогой мой Иван Семенович, дела никакого не найдется. Укладывайся, бери свои деньги и сиди наготове. Придет под самую Москву Бонапарт, то спасайся и миллионы спасай. Зачем им доставаться неприятелю?

— Нет, Сергей Сергеевич. Эдак рассуждать?! Вы ли говорите? Побойтесь Бога!

— Что же? Я не пойму.

— Всяк из нас, и стар и мал, должен что-нибудь делать, а не зайца изображать. Пускай это делают бабы, дворянки и купчихи. А я не баба и не срамник.

— Так что же ты хочешь делать?

— Вот за этим я и пришел. Научите!

Глебов развел руками:

— Дай денег на ополченцев.

— Уже дал триста тысяч и еще столько же дам. Но я не про деньги, а про себя самого говорю.

— Не в солдаты же тебе идти! — улыбнулся генерал.

— Зачем? Спаси Бог! Иное что… Поважнее. Научите!..

— Ей-Богу, не знаю. Ты можешь только жертвовать.

— Слышал. Это про деньги. А я себе, а не деньгам моим дела прошу. Подумайте и научите.

Но Глебов только развел руками и ничего не мог надумать. Живов ушел от генерала угрюмый и даже печальный…

IX

Между тем, пока генерал беседовал с миллионером, в его доме случилось маленькое происшествие, которое потом долго и тщательно скрывали от него.

В девичьей среди горничных появилась и теперь сидела в ожидании хорошо всем известная в доме Софья Хренова. Но она смутила горничных своим взволнованным видом.

Софья решила не только защищаться до последней крайности, но даже решила хоть руки на себя наложить скорее, чем выходить замуж за «поджарого», как называла она молодого Тихонова. Разумеется, прежде всего надо спастись и бежать из дому. А монастырь или река — впереди!

Софья понимала, что это поступок отчаянный, но все-таки это не так страшно, как броситься в Москву-реку. Перебрав мысленно всех, к кому она могла бы спастись, она поняла, что каждое из их знакомых семейств ее выдаст головой и приведет обратно домой в тот же день. Единственный дом, где могли бы поступить иначе, в котором ей светился луч надежды, был дом генерала Глебова, где жила ее приятельница-княжна.

Осторожно ускользнув из дому в сад, Софья перелезла через забор к соседям и уже их садом и двором выскользнула на улицу, не замеченная никем. Очутившись на Девичьем поле, она бросилась бежать. Обширное, широкое и совершенно пустынное поле было теперь самой трудной частью пути. Если бы ее хватились в доме тотчас, то могли бы издали завидеть на поле.

Софья бежала, постоянно оглядываясь и ожидая погони, но наконец, уже запыхавшись, она приблизилась к большим барским палатам какого-то графа, завернула в переулок к Плющихе и пошла тише. Она была спасена, но что будет? Как примут ее в доме Глебовых? Что скажет и сделает княжна?

Через час ходьбы она уже была у Страстного монастыря, вошла во двор дома генерала с заднего крыльца, поднялась, как бывало всегда, и, встретив знакомую горничную, просила ее доложить княжне, а сама уселась в девичьей, бледная и тревожная.