Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия - [139]
Это означало, что король из хранителя и защитника справедливости превращался в законодателя. Такая его роль особенно ясно выражалась благодаря двум принципам, заимствованным из римского публичного права и быстро усвоенным официальной политической мыслью. Имеются в виду принципы «государь не связан законами» и «что угодно государю, имеет силу закона». Особенно важен второй, на который обычно ссылались, когда хотели доказать, что королю необходимо повиноваться во всем: «Все, что ни пожелает сделать король, мы должны терпеливо сносить… даже если это покажется жестоким и неразумным, ибо что угодно государю, имеет силу закона».>{696}
Неизбежными спутниками понятия «королевский суверенитет» стали представления о королевском величестве и оскорблении величества как тягчайшем преступлении. В этом преступлении, бывало, обвиняли и раньше, до XIV в., но тогда имели в виду нарушение феодальной верности королю. Теперь же под оскорблением величества стали понимать покушение на суверенитет короля, в частности на его законодательные права. «Подданные, которые оспаривают, отвергают или не признают ордонансы короля, совершают преступления, оскорбляя величество».>{697}
Новая политическая мысль от общих положений, определяющих суверенитет короля, постепенно переходила к их конкретизации, все более очевидно умаляя права подданных или ставя их в зависимость от воли государя. В первую очередь ущемлялись права имущественные, и в противовес феодальным понятиям о праве короля как сеньора на денежную помощь развивалась теория, опиравшаяся на почерпнутую из римского естественного права идею необходимости. Необходимость по закону природы «не знает, не имеет законов» (nécessitas legem non habet). Поэтому в случае необходимости подданные обязаны своим имуществом помогать государю, а он имеет полное право требовать помощи, каковая, по мнению легистов XIV–XV вв., может взиматься даже без согласия подданных.>{698} Наиболее радикальные из них утверждали даже, что в королевстве все принадлежит королю как его владение и он может по своей воле использовать всю движимую и недвижимую собственность «ради общественной пользы и защиты королевства».>{699}
Защита королевства и общественная польза, или благо, как раз и составляли ту необходимость, что «не имеет законов». Король же представлялся воплощением «дела общественного», т. е. государства, или, говоря словами Жана Жювенеля дез Юрсена, «отцом дела общественного, сеньором и всеобщим господином тел и имущества».>{700}
Более того, в интересах «дела общественного» король, как и римские императоры, может конфисковать чье-либо имущество, дабы расширить свои владения. На процессе герцога Луи де Ла Тремуйя, у которого Людовик XI конфисковал сеньорию Туар, королевский адвокат в обоснование действий короля говорил: «Король является истинным императором в своем королевстве, и, обладая всеми Достоинствами доброго императора и истинного Августа, он желает расширять свои владения». Довод основан на своеобразном толковании этимологии титула Августа. Август — расширяющий свои владения, а значит имеющий право это делать.>{701}
Складывающаяся монархическая доктрина наступала на частное, «свое право» не только как на право имущественное. Она покушалась и на другую его составляющую — право на социальный статус и должность. В этом случае королевские легисты опять же прибегли к римскому публичному праву, извлекши из него норму, согласно которой император может смещать магистратов (imperator potest auferre magistratum).>{702}
Такова была в ее наиболее важных чертах политическая доктрина, стремившаяся абсолютизировать власть короля, и ее с полным основанием можно назвать абсолютистской. Кто и насколько разделял абсолютистскую доктрину во французском обществе XIV–XV вв.? В XIV в., пока она еще слабо давала о себе знать в политической жизни, по крайней мере в ее наиболее сильно ущемляющих частное право формах, ее лелеяли, как кажется, преимущественно королевские легисты, вдохновлявшиеся римским правом. Как бы ни был ограничен этот круг, их значение нельзя преуменьшать, поскольку они играли все большую роль в центральной королевской администрации и оказывали немалое влияние и на королевскую политику, и на политическое сознание ее проводников. Характерно, что в литературе этого столетия еще нет резких выпадов против тех или иных норм и понятий данной доктрины, что свидетельствует о том, что широкого распространения они еще не получили и что те или иные несправедливые акции правительства с ними не ассоциировались.
Но в XV в., особенно по окончании Столетней войны, когда монархия начала активно эту доктрину реализовывать, зазвучали яростные обличения. Так, Тома Базен при Людовике XI писал, что Франция «под предлогом необходимости… брошена в пропасть рабства податями и налогами, так что нынче все жители публично объявлены подлежащими взысканию тальи по воле короля… и она взыскивается самым бесчеловечным образом, и никто не осмеливается ни слова сказать, ни голоса возвысить. В глазах прислужников тирании сомнения в этом праве короля страшнее сомнений в истинах веры, и кто так или иначе выскажется против, будет обвинен в оскорблении величества и немедленно наказан».
