Франциск Ассизский. Его жизнь и общественная деятельность - [7]

Однажды после очень веселой и шумной пирушки, на которой Франциск был провозглашен царем молодежи и ему вручен был почетный жезл, разгульные товарищи Франциска возвращались вместе с ним по улицам города, уже погруженного в сон. Распевая веселые песни, они не заметили, что Франциск отстал от них, когда же они стали его разыскивать, то нашли погруженным в глубокое раздумье. Он стоял неподвижно, держа свой жезл “царя безумцев” в руках и не замечая ничего, что творится вокруг.

– Что это с тобой? – закричали они ему, стараясь пробудить его от раздумья. – “Вы разве не видите, что он замечтался о своей возлюбленной, на которой собирается жениться!” – воскликнул кто-то.

– Вы правы, – отвечал Франциск, пришедший, наконец, в себя. – Я мечтаю о том, чтобы взять себе жену, самую красивую, самую чистую и самую благородную, какую только вы можете вообразить.

В этом ответе сказался тот перелом, который совершился в душе Франциска, и друзья его скоро поняли это. Они убедились, что он уже больше не товарищ им в веселых похождениях, и оставили его в покое. Вскоре им пришлось узнать, о какой невесте, чистой и благородной, говорил Франциск.

В храме, который был выстроен впоследствии в Ассизи в честь Франциска, находятся чудные фрески знаменитого художника Джотто, изображающие сцены из жизни основателя ордена францисканцев. На одной из этих картин изображено символическое обручение Франциска с нищетой в образе красивой женщины с исхудалым лицом и в разорванном платье. На нее лает собака, в нее бросают каменьями, путь ее усеян терниями, но Христос, с высоты небес, благословляет ее брак с Франциском, которому она протягивает руку, – и ангелы кругом ликуют.

Оставив общество друзей, не понимавших ни его душевной тоски, ни совершившейся в нем перемены, Франциск стал еще более искать уединения, и чем более размышлял о своей прежней жизни, тем отвратительнее она ему казалась. Наслаждения и удовольствия, которым он предавался некогда со всем пылом юности, потеряли для него всякую прелесть. Он увидел мелочность и тщеславие своих бывших друзей, тотчас же отвернувшихся от него, как только он перестал сорить для них деньгами и быть веселым собеседником на пирушках.

Друзья покинули Франциска, но ему остались верными бедняки, к которым он всегда, даже в период самой разгульной жизни, относился с теплым сочувствием и немедленно приходил на помощь. Тоскующей душе Франциска, не находившей нигде успокоения, доставляла невыразимую отраду робкая дружба и привязанность обездоленных и несчастных. Необыкновенная кротость и доброта Франциска привлекали к нему сердца людей, нуждающихся не только в подаянии, но и в сочувствии и добром слове. У Франциска они всегда находили и то, и другое, и он никогда не подавал милостыни с высокомерием, свойственным другим богачам.

Дружба бедняков и робкое их поклонение хотя и радовали Франциска, но в то же время возбуждали в его душе какое-то смутное чувство, и ему все казалось, что он недостоин того восторженного поклонения, которое он встречал в беднейших классах населения Ассизи. Большинство бедняков, известных Франциску, впали в нищету вследствие войн, плохих урожаев и болезней и поэтому нуждались не только в материальной помощи, но и в нравственной поддержке, у Франциска они всегда находили и то, и другое, и не удивительно, что они питали к нему величайшую преданность.

Чуткая душа Франциска начала сознавать все сильнее и сильнее противоречие между окружавшей его роскошью и нищетой, свидетелем которой ему приходилось быть. Прежде Франциск щедро раздавал милостыню, но не задумывался над чужими страданиями. Теперь же он проникался этими страданиями, и роскошь его жизненной обстановки становилась ему все более и более невыносимой. Жить в такой роскоши и подавать нищему от своих избытков казалось ему недостойным человека, проникнутого любовью к ближнему; мало-помалу бедность и нищета окружались особенным ореолом в глазах Франциска и получали заманчивую прелесть, какой уже не имел для него окружающий мир богатства и наслаждений.

Франциск и прежде всегда жаждал подвигов, увлекаясь рыцарскими чувствами. Теперь же, вследствие совершившегося в нем нравственного перелома, рыцарские подвиги не привлекали его более, но стремление отдать себя всего какой-нибудь идее, жажда самопожертвования еще усилились в нем. Мало-помалу спокойствие проникало в его душу. Чудная окружающая природа оказывала на него свое действие, но он смотрел на нее уже совсем иными, просветленными глазами и находил в ней новый, неизвестный ему до тех пор, источник наслаждений. Он начал ощущать в сердце прилив глубокой нежности и сострадания ко всему живущему, к самому маленькому зверьку, к каждой былинке. Он перестал избегать общества, ему казалось временами, что он готов обнять весь мир и прижать к своему сердцу все страждущее человечество. Он ощущал в себе потребность действия; ему хотелось прокричать всем людям, чтобы они полюбили друг друга, воинам – чтобы они перестали проливать кровь, но он не знал, как поделиться ему с людьми тем беспредельным запасом нежности и любви, который накопился у него в сердце.