Фрагменты - [9]

– …это именно то, что мы пытаемся прекратить в первую очередь, – говорил сенатор Товар.

– Вы что, смеетесь, что ли? – возразил новый сенатор; Маркус напряг слух, чтобы не пропустить ни слова. – Вы – бывший главарь Голоса, угрожавший развязать и в каком-то смысле развязавший гражданскую войну.

– То, что порой приходится прибегать к насилию, не означает, что насилие – это хорошо, – спорил Товар. – Мы сражались, чтобы предотвратить жестокость, а не наказывать ее, после того, как…

– Высшая мера наказания по сути своей и направлена на предотвращение преступлений, – напирал сенатор. Маркус вздрогнул – он и думать не думал, что Уэйста и Деларозу собираются казнить. Когда людей осталось всего тридцать пять тысяч, как-то не хочется спешить с казнью, будь они хоть трижды преступники. Новый сенатор махнул рукой в сторону обвиняемых:

– Когда эти двое понесут заслуженное наказание за свои преступления, в таком маленьком обществе, как наше, об этом узнает каждый и навряд ли осмелится повторить эти преступления.

– Эти преступления совершались по прямому требованию Сената, – заметил Товар. – Кому именно вы направляете свое послание?

– Всем, кто считает человеческую жизнь лишь фишкой в большой игре, – ответил его оппонент, и Маркус почувствовал, как по залу распространяется напряжение. Новый сенатор холодно глядел на Товара, и даже в задних рядах Маркусу был ясен угрожающий подтекст: если бы мог, он бы приговорил Товара вместе с Деларозой и Уэйстом.

– Они делали то, что считали наилучшим, – вступила Кесслер, одна из бывших сенаторов, которой удалось выйти сухой из воды и сохранить место в Сенате. Все, что Маркус видел лично, и все неизвестные посторонним подробности, рассказанные ему Кирой, свидетельствовали, что Кесслер и другие были не менее виновны в захвате власти, объявлении военного положения и превращении крошечной демократии Лонг-Айленда в тоталитарное государство, чем Делароза и Уэйст. Они сделали это для защиты людей, так они говорили, и поначалу Маркус соглашался с ними: в конце концов, человечеству угрожало вымирание, и в таких условиях трудно отстаивать утверждение, что свобода дороже жизни. Но Товар и другие члены Голоса подняли мятеж, Сенат ответил, Голос ответил на этот ответ, и так далее и так далее, пока в один прекрасный день они не начали лгать собственному народу, взрывать свою же больницу и втайне убивать своего солдата – все ради того, чтобы разжечь страх перед мифическим вторжением партиалов и таким образом вновь объединить остров. Официально заявлялось, что Делароза и Уэйст были серыми кардиналами, а остальные лишь выполняли их приказы – дескать, нельзя наказывать Кесслер за то, что она подчинялась своему начальству, как нельзя наказывать солдат Сети за то, что они подчинялись Кесслер. Маркус все еще не определился со своим отношением к официальному заявлению, но было более чем очевидно, что этот новый парень его категорически не одобрял.

Маркус наклонился к Изольде и легко коснулся ее плеча:

– Напомни мне, кто этот новенький?

– Эшер Вульф, – прошептала Изольда. – Заменил Уэйста в качестве представителя Сети безопасности.

– Понятно, – протянул Маркус, вставая. «Нельзя убить одного солдата, не сделав всю армию своим врагом».

– Что считали наилучшим, – повторил Вульф. Он окинул взглядом толпу, потом снова посмотрел на Кесслер. – Наилучшим в данном случае они посчитали убийство воина, отдавшего свои здоровье и безопасность ради защиты их секретов. Если мы заставим их заплатить ту же цену, что заплатил тот парень, возможно, новый состав Сената избавится от привычки считать такие решения «наилучшими».

Маркус взглянул на сенатора Хобба, недоумевая, почему тот молчит. Он считался лучшим полемистом Сената, но Маркус давно привык думать о нем как о человеке мелком, склонном к манипуляциям и оппортунизму. Он также был отцом малыша Изольды, и Маркус сомневался, что сможет когда-нибудь вновь начать уважать человека, не проявлявшего ни малейшего интереса к своему нерожденному ребенку. Сейчас он демонстрировал такое же равнодушие к судебному процессу. Почему он не принимает ничью сторону?

– Я полагала вопрос решенным, – не сдавалась Кесслер. – Уэйст и Делароза предстали перед судом и приговорены, они скованы наручниками и находятся на пусти к лагерю, где заплатят за…

– Они находятся на пути к идиллическому загородному поместью, где будут вкушать стейки и ухлестывать за толпами румяных одиноких фермерш, – съязвил Вульф.

– Выбирайте выражения! – взвилась Кесслер, заставив Маркуса вздрогнуть. Дружа с приемной дочерью Кесслер, Зочи, он наблюдал подобные приступы ярости столько раз, что не в силах был сосчитать, и теперь не завидовал Вульфу. – Вопреки вашим женоненавистническим поклепам на наши сельские общины, – продолжала Кесслер, чуть успокоившись, – обвиняемые отправляются не на курорт, а в исправительный лагерь, где их ждет тяжелый труд – тяжелее, чем любая работа, которую вы когда-либо в своей жизни выполняли.

– И вы не собираетесь кормить их? – «невинно» поинтересовался Вульф.

Кесслер закипела:

– Разумеется, их будут кормить.

Вульф выгнул брови в насмешливом удивлении: