Фотография в профиль - [46]

— Часто ли вам приходилось видеть Баумфогеля? — спросил прокурор.

— Поначалу довольно часто, потому что он сам приезжал в магистрат. Позднее, став абсолютным хозяином города, он эти посещения прекратил.

— Узнаёте ли вы в Обвиняемом Баумфогеля?

— Да, узнаю, У меня нет сомнений, что это он. Не было и при опознании, нет и сейчас, когда я вижу его на скамье подсудимых. Конечно, он постарел, потерял свой прусский лоск, но это тот самый человек. По такому родимому пятну я бы нашёл его и в преисподней.

— Баумфогель тоже брал взятки?

— Думаю, что от поляков не брал. Я по крайней мере не слышал о таких случаях. В нём было столько жестокости, которую он выплёскивал на заключённых, столько беспощадной ненависти к нам, что, думаю, вряд ли он брал от поляков деньги — ведь тогда ему пришлось бы связывать себя какими-то обязательствами, что-то обещать, а он этого не хотел. В то же время ни для кого не было секретом, что брадомские евреи постоянно откупались от гестапо. Руководитель местной еврейской общины регулярно поставлял в гестапо меха, ювелирные изделия, старинную мебель, произведения искусства, не говоря уж о значительных суммах в оккупационных злотых. Впрочем, это не спасло евреев от уничтожения. Часть из них вывезли в Петрков и в Лодзь, а оттуда путь был один — в газовые камеры Треблинки и Освенцима. Около трёхсот человек стали узниками небольшого местного лагеря, поставлявшего рабочую силу для фабрик Брадомска. Но и их Баумфогель позднее расстрелял, тогда как, например, евреи, работавшие в таком же лагере в Ченстохове, выжили и дождались освобождения в январе 1945 года. Мне хорошо известно, что уничтожение этих людей в нашем городе было личной «заслугой» Баумфогеля, потому что бургомистр и немецкие управляющие фабрик категорически возражали против этой акции. Конечно, не из любви к евреям, а потому что не хотели терять рабочие руки. Операция по ликвидации еврейского населения осуществлялась под непосредственным контролем Баумфогеля.

— Высокий суд, — перебил свидетеля прокурор, — поскольку об этой трагедии будут подробно говорить другие свидетели, я полагаю, что свидетель Выгленда, наблюдавший эту акцию со стороны, может опустить её описание в своих показаниях. Свидетель, — вновь обратился Щиперский к бывшему сотруднику брадомского магистрата, — не могли бы вы вспомнить, сколько времени проработал Баумфогель в городе?

— С начала 1940 до января 1943 года. Сообщение об отъезде этого человека из Брадомска было встречено всеми, в том числе и подчинёнными ему гестаповцами, с чувством огромного облегчения. Террор, если говорить откровенно, не прекратился, по-прежнему поляков арестовывали, вывозили в концлагеря и расстреливали, но теперь можно было, если удавалось достать деньги, вытащить кого-то из тюрьмы или хотя бы заменить расстрел отправкой в лагерь, что уже само по себе давало некоторые шансы выжить. А Баумфогель не знал, что такое сострадание или жалость, когда дело касалось поляков. Он люто нас ненавидел и планомерно уничтожал. Кстати, как рассказывали некоторые немцы, он много раз хвастался, что не оставит в городе никаких других поляков, кроме тех, которые не претендуют на большее, чем научиться чтению и письму. Такие рабы, по его разумению, годится для физического, труда, а всех остальных надлежит ликвидировать.

— Предпринимались ли попытки его убить? — спросил прокурор.

— Он был крайне осторожен. Ведь Брадомек маленький город, Поэтому технически подготовить у нас такое покушение было несравненно труднее, чем, скажем, в Варшаве. Наше подпольное политическое руководство к вооружённые группы на такие акции даже не замахивались, потому что в небольшом городке очень сложно было организовать прикрытие для их проведения. Не следует также забывать, что в Брадомске проживало много фольксдойчей, а в окрестных деревнях существовали старые немецкие колоний, Подпольные вооружённые группки в городе нельзя было даже сравнивать с нашими крепкими и хорошо организованными партизанскими отрядами, Были также вполне обоснованные Опасения, что такое покушение могло бы привести к усилению кровавых репрессий против населения — независимо от того, удалось бы оно или нет!

Так как у прокурора вопросы кончились, свидетеля взял в оборот Меце-нас Рушиньский.

— Свидетель, видели ли вы Баумфогеля вблизи? — задал он первый вопрос.

— Да, видел. Два раза он заходил в мой кабинет в сопровождении бургомистра,

— Он был в военной форме?

— Нет, в штатском костюме.

— В каком году это было?

— В феврале, а может быть, в марте 1940 года. Позже шеф гестапо уже не посещал магистрат, гитлеровский бургомистр и его помощники сами бегали к нему на приём.

— Не странно ли, прошло почти сорок лет, а вы, увидев на фотографии какого-то офицера в гестаповском мундире, даже не допускаете и тени сомнения в том, что это Баумфогель.

— Но ведь под снимком было написано, что это он и есть. А кроме того, на фотографии очень отчётливо виден шрам на щеке.

— Шрам или родимое пятно?

— Не вижу существенной разницы. Одни говорили — шрам, другие — родимое пятно.

— Слышали ли вы, что Баумфогель был ранен под Ченстоховом во время польской кампании 1939 года?