Фотография в профиль - [39]

— Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Ведь мы, долго и тщательно занимались расследованием, доподлинно установили, что человек на фотографии — это Врублевский. Бесспорный факт тождества подтвердит любая новая экспертиза.

— Так-то оно так» и всё же… — Прокурор не стал развивать свою мысль, словно опасаясь сказать лишнее.

— Этот гитлеровец несомненно отдавал себе отчёт в том, — рассуждал вслух Качановский, — что мы и без его свидетельских, показаний сумеем распутать дело. И всё же решил нам написать. А каковы выражения: «злодейское убийство обергруппенфюрера Гейдриха» и тому подобное. Как вы собираетесь поступить с этим письмом?

— Чем больше я об этом думаю, тем труднее мне принять какое-либо решение.

— Я бы вообще порвал его и выбросил в мусорную корзину.

— Вы предлагаете самый простой вариант, но этого-то я как раз и не хочу делать.

— Не было печали… — буркнул подполковник.

— Я уже позвонил адвокату Рушиньскому. Он обещал сюда заехать, как только в суде закончится слушание дела. Правда, предупредил, что мне придётся подождать.

— Очень хорошо, так как я предпочёл бы с ним не встречаться. После каждой встречи с этим человеком у меня появляется головная боль. Другого такого кретина я не встречал. К тому же ещё и бабник: не стесняется в свои годы бегать за юбками.

Прокурор Щиперский пропустил эти слова мимо ушей.

— Письмо надо подшить в дело. Я, естественно, не собираюсь обращаться к соответствующим властям ФРГ с просьбой допросить Рауме в рамках оказания правовой помощи. Как в обвинительном заключении, так и во всех выступлениях на процессе я ни словом не обмолвлюсь об этом документе. Давайте условимся, что его вообще не было. Надеюсь, что меценас Рушиньский согласится с моей точкой зрения. Что касается уважаемых судей, то они сами вольны давать оценку любому документу, приобщённому к делу.

— Да, это самое разумное решение.

— Не вижу другого выхода.

— Только бы наш дорогой Мечо, — сказал подполковник, — не вздумал оспаривать содержание или подлинность письма.

— Мне совершенно безразлично, какие отношения связывают вас с Рушиньским, — сухо заметил прокурор, — но прошу не забывать, что в его лице мы имеем дело с блестящим адвокатом и благородным человеком.

— Извините, пан прокурор, но у меня в голове, по-видимому, всё перемешалось из-за этого письма, настоящая каша.

— Мне тоже так показалось.

— До сих пор я твёрдо верил в вину Врублевского. Но это чёртово письмо спутало все карты. Я же не могу согласиться с тем, что имеются два абсолютно похожих друг на друга человека — с одинаковыми шрамами или родимыми пятнами на лице. От этого можно с ума сойти! И в то же время у меня зародилось сомнение: не совершаем ли мы ужасную ошибку?

Наконец, наступил первый день судебного процесса. В самом вместительном зале воеводского суда в Варшаве за час до открытия заседания скопилось столько людей, что негде было, как говорится, яблоку упасть. Обычная публика была представлена крайне малочисленной группой счастливчиков, которым удалось достать специальные пропуска, дающие право на вход в зал. Основной контингент присутствующих составляли представители прессы. Среди них было много иностранных журналистов — прежде всего из Германской Демократической Республики и Федеративной Республики Германии. Крупные информационные агентства также направили корреспондентов на процесс.

Ровно в десять часов утра в зале прозвучала долгожданная фраза: «Прошу встать, суд идёт!» Раскрылись двери за помостом для судей, и в них появился председатель судейской коллегии. За ним шествовали ещё один профессиональный судья и заседатели. В таком расширенном составе суд рассматривает, как правило, дела, по которым обвиняемым может быть вынесен смертный приговор. Судьи заняли свои места, раздалась команда «прошу садиться», и председатель обратил свой взор на скамью подсудимых, где между двумя милиционерами восседал человек, которого предстояло сегодня судить.

— Обвиняемый, прошу встать!

Высокий голубоглазый шатен с продолговатым лицом, на котором были заметны следы многомесячного пребывания в тюремной камере, встал, выпрямившись во весь рост. Его стиснутые кулаки выдавали сильное нервное напряжение.

— Ваше имя и фамилия? — спросил судья.

— Станислав Врублевский. Сын Каэтана и Адели, урождённой Пенцак. Родился десятого ноября 1923 года в деревне Бжезница, бывший район Несвиж. Инженер-механик, имею степень магистра. Женат, двое детей. Жена Кристина, урождённая Гродзицкая… — Предвидя дальнейшие вопросы, обвиняемый сразу выпалил судьям все основные биографические данные.

— Назовите фамилию, которую вы носили раньше, — потребовал второй судья.

— Я никогда не менял фамилию. Я не Рихард Баумфогель и никогда не был сотрудником гестапо. Никогда не служил в СС и не занимал пост шефа гестапо в Брадомске.

— Обвиняемый, мы вам обязательно предоставим возможность дать объяснения, — прервал его председатель судейской коллегии, — а сейчас, пожалуйста, сядьте. Все ли вызванные в суд свидетели присутствуют на заседании?

Оказалось, что из тридцати с лишним человек, приглашённых в качестве свидетелей, отсутствовали четверо. Трое прислали медицинские справки о болезни, а четвёртый — документ, удостоверяющий, что он находится в служебной командировке за границей.