Фотография - [3]

Василий Петрович переоделся в туалете дорожного кафе, что напротив интерната, причесался, потер носовым платком выбритые щеки, словно пытался разгладить морщины. Подмигнул Чарыкову.

– Похож на разведчика? – спросил подбоченившись.

– Уши у вас великоваты, а так нормально.

– Ну, уши, брат, ножницами не подрежешь…

– Так я пошел за Люськой?

– Постой… Как бы тебе сказать. – Василий Петрович потер шею ладонью. – Бутылку мне не надо, а вот на пиво дай. Денег у меня своих нет. Я тебе, конечно, верну. Обязательно рассчитаюсь… Для наглости надо, чтоб врать не краснея.

Чарыков протянул пятерку, которую хотел приберечь.

– Тогда я вина возьму, – обрадовался Василий Петрович. – Ты не думай, обстряпаем все в лучшем виде. Да мы ей такой спектакль разыграем, что ни одна… Зови. А я пойду употреблю.

Чарыков с сомнением оглядел развеселившегося Василия Петровича.

– Только вы сразу пакет отдайте, и, мол, тороплюсь. Чтоб не догадалась.

– Двигай за дочкой. Иди, иди. И не учи.

Вскоре Чарыков привел Люську, намертво вцепившуюся в его руку, как прилипла.

– Боюсь, – шептала она. – Пойдем вместе к нему. А?.. Какой он? Офицер?

– Нормальный он. Уши только большие… И в гражданской одежде. – Вовка гладил дрожащую Люську по голове. – Ступай, а то у него мало времени. Ну?..

Люська наконец вошла в зал.

– Иди сюда, доченька. – Василий Петрович поманил Люську рукой. – Иди ко мне, – показал на стул рядом с собой.

Чарыков заметил, лицо у Василия Петровича покраснело и покрылось потом. Он махал рукой, приглашая Люську, и улыбался.

Пришлось чуть ли не силком подвести Люську и усадить.

– Я подожду на улице. – Чарыков подмигнул Василию Петровичу и бегом к выходу.

– Это все тебе, доченька. – Василий Петрович развернул пакет: – Косынка, туфельки… Пей лимонад, – плеснул из бутылки в пустой бокал шипучей жидкости. – А я скоро опять к тебе приеду и подарков привезу.

– У тебя глаза пьяные, – прошептала Люська, глядя на торчащие из пакета туфельки с желтым шнурочком.

– Э-это… Это пройдет. Чтоб не заболеть. Работа у меня такая. Всю ночь пришлось… Холодно ночью-то. Не обижают тебя ребята?.. Как учишься?

– А где наша мама? Почему бросила меня?

– Бросила?.. Мама?.. А мамы у нас нет. Померла она. Только ты не спрашивай меня о ней. Ладно? Я твою мамку очень любил. И мне всегда плохо становится, когда вспомню.

– Это хорошо, что померла, – вздохнула Люська. – А что у тебя в чемоданчике? – Она осмелела. Пододвинула к себе бокал с лимонадом, отпила глоток, продолжая смотреть на туфельки.

– Инструменты всякие.

– Секретные?

– Что?.. Ах да… Разное там, понимаешь. – Василий Петрович вытер потный лоб ладонью. – Тебе на урок не пора?

– Воскресенье сегодня… А ты мне письма писать будешь?

– Вот это обязательно. Это регулярно. И с праздником буду поздравлять.

– Тогда я пойду.

Василий Петрович суетливо завернул подарки в бумагу и протянул Люське. Она взяла пакет в охапку:

– Ты водку не пей, вытурят тебя из разведчиков, – шепнула она и убежала.

А через неделю получила письмо, которое читала всякому, кто хотел послушать, но в руки его никому не давала. Вскоре еще письмо было. И еще, но из другого города и с фотографией.

Вовка Чарыков посмеивался, когда учителя и воспитатели спрашивали о Люськином отце, непонятно откуда взявшемся.

В начале ноября Люська отвела Чарыкова в сторонку и, прячась от посторонних глаз, достала из-за пазухи фотокарточку, присланную Василием Петровичем – он был снят в офицерском обмундировании, при медалях, – и письма.

– Красивым у тебя папка был в молодости, – сказал Чарыков, разглядывая снимок. – Верно?

– Только ты не ври, – попросила Люська. – Ладно? – И в глаза посмотрела настороженно.

– А чего мне врать-то? – удивился он. – Смотри сама: нос ровный, глаза добрые, ямочка на подбородке.

– Они ж грамотные?

– Кто «они»?

– Разведчики. Мы с тобой про папку сейчас говорим. Ну?

– А ты как думала? С золотыми медалями школу заканчивают, иначе – фигу тебе, а не институт, где на разведчиков учатся, – не ожидая подвоха, сказал Чарыков.

– А почему же тогда… – Она развернула письмо и сунула его в руки Чарыкову. – Это я тут… красным карандашиком.

Вовка Чарыков сначала почувствовал – уши краснеют, потом стало больно где-то у локтя.

Люська разжала зубы, отпуская не очень сильно укушенную руку Чарыкова, и сказала шепотом:

– Только ты никому не говори. Никакой он не разведчик. Он обыкновенный.

– Тут, понимаешь… – растерялся Чарыков, глядя в честные Люськины глаза. – Нет, ты не думай… Никому ни слова.

– А я его и такого люблю, – сказала Люська, пряча письма и фотографию. – Он мне письма пишет, хоть и с ошибками. Может, у него тоже – дочки нету, а хочется, чтоб была. У него видал какие глаза?.. Добрые. И ямка на подбородке.

Чарыков поскреб пятерней укушенную руку и пожал плечами, не зная, что ответить.

– Он написал, что из его окошка кладбище видать и церква. Но церквы я не помню. Может, ее потом построили?

– Может, и построили. Тебе-то зачем? Ты же знаешь прекрасно, никакой он тебе не отец. Не маленькая уже, – вздохнул Чарыков. – И отчество у тебя другое – Николаевна, а он – Василий. Это я потом допер.

– А откуда он про кладбище знает?