Фотография - [20]
Когда подают первое, он все еще рассуждает на эту тему. Рассказывает о некоем местном магнате, который решил устроить искусственный пруд и даже велел выкопать котлован, но потом ему не понравилось то, что получилось, и яму пришлось обратно забрасывать землей. Потом упоминает колоссальные расходы на воссоздание исторических садовых массивов. Элейн уже успела подзабыть, как этот человек умеет вложить максимум информации в несколько слов, как по волшебству извлечь из своей памяти факты, цифры и забавные истории. Конечно, слушать его было приятно, но в его словах ей послышался намек на то, что они собрались в этом ресторане не просто так.
Сейчас Глин толчет воду в ступе. Больше всего на свете ему хотелось бы приступить к делу, думать ни о чем другом он не может, но вежливость велит сначала заводить разговор на отвлеченные темы. Несколько минут болтовни. Необходимая порция «белого шума».
— Удивительно, — говорит Элейн. — Я и забыла, как с тобой интересно. Мне польстило, что ради меня цитируют Рептона и Брауна. Не то, чтобы в последнее время я вырывала пруды, но, думаю, все еще впереди.
И Глин снова принимается разглагольствовать. Нет, это настоящая беседа — каждый отвечает на реплики собеседника, высказывает собственное мнение, иногда оба ссылаются на какой-нибудь инцидент из общего прошлого. Тарелки из-под первого унесли; принесли второе. Пора, решает Глин. Минуты через две — пускай сначала доест.
Элейн принимается рассказывать о Полли. Глин вглядывается в нее, пытаясь сфокусировать свое внимание. Дочь. Да-да, их дочь… «Веб-дизайнер», — произносит Элейн. Глин слегка наклонил голову: дескать, внимательно слушаю.
— Знаешь, чем занимается веб-дизайнер?
Глин разводит руками: понятия не имею.
Элейн кладет вилку и нож на тарелку, вытирает губы салфеткой.
— Полагаю, — сказала она, — что ты себе этого и не представляешь? — Она смотрит на него долгим, испытующим взглядом. — Давай выкладывай. У меня такое чувство, что мы сюда не просто поболтать пришли, так?
— А… — Глин отодвигает тарелку. Что ж, начнем. Внезапно он чувствует, что полностью собран и прекрасно владеет собой. Тянется к карману. — Ты угадала, Элейн.
Элейн видит и слышит, что ее предположения оказались неверны. Дело вовсе не в женитьбе, не в титулах и не в истории садового дизайна. Она начинает испытывать смутное беспокойство.
Глин что-то протягивает ей. Фотографию. И нацарапанную на клочке бумаги записку. Сперва она смотрит на снимок. Долго, пристально. Потом читает записку.
И молчит. Просто держит их в руках — в одной фото, в другой бумажку, — смотрит то на одно, то на другое… и молчит. Потом бросает взгляд через столик, на Глина.
— В папке, в книжном шкафу, — говорит он. — Наверное, лежали там с тех пор, как она… ну, с тех самых. Вот в этом. — Он подтолкнул к ней лежавший на столе конверт с надписью.
— Не открывать. Уничтожить, — читает Элейн.
— Так-то, — говорит Глин. — Вот, собственно, и все. — Он пристально наблюдает за ней.
Элейн снова смотрит на фотографию. Происходит что-то странное — с ней и с теми, кого она видит на снимке. Людьми знакомыми и в то же самое время странно чужими. Точно Кэт и Ник в одночасье превратились во что-то ужасное. Точно кто-то бросил камень в неизменную спокойную гладь прошлого, и она пошла рябью, а когда волнение улеглось, отражения совершенно изменились. Все расшаталось, разбилось и не подлежит восстановлению. Что казалось одним, стало совсем другим.
— Или, может быть, ты знала? — спрашивает Глин.
— Нет, не знала. Если, конечно, было о чем знать.
— Ну, а как еще это выглядит?
Элейн видела достаточно. Руки. Почерк, язык. Она убирает фотографию и записку обратно в конверт.
— Это выглядит как… именно так это и выглядит. И нет, я не знала.
— В таком случае, мне очень жаль. Значит, для тебя это стало таким же потрясением, как и для меня. А то я уже начал думать, что я один ничего не знал.
На это Элейн ничего не ответила. Рябь стала рассеиваться; отражения сделались четче. Но не яснее: уродливей, искаженней, обманчивее.
— Когда была сделана фотография? Где вы все находитесь?
— Скорее всего, в конце восьмидесятых… году в восемьдесят седьмом — восемьдесят восьмом. Это римская вилла в Чедворте. Уже и не помню, отчего мы решили поехать именно туда. Мэри Паккард тогда ездила с нами. И ее тогдашний мужчина. Помнишь Мэри? — Элейн говорит медленно. Она предпочла бы молчать.
Глин отрицательно качает головой. Ему нет дела до Мэри Паккард.
— Кто еще был с вами? Кто сделал фотографию? И отдал ее Нику?
Какое-то время Элейн молчит. Наконец произносит.
— Оливер.
Оливер. Уже когда она произносит это имя, Оливер распадается на две части и снова собирается в единое целое — спустя долю секунды, в единый всеразрушающий момент. Он тоже становится кем-то другим. Оливер, каким она его помнила последние десять или пятнадцать лет, распадается на части — на его месте появляется новый, другой Оливер, которого она не знает. И никогда не знала.
