Фото на развалинах - [32]

Отец пошёл к справочному, где за стеклом две тётки в белых халатах что-то хлебали из стаканов в старых железных подстаканниках…

Я отвернулся и уставился в окно. Мир за ним был разделен на квадратики ржавой решёткой. Больничный парк и высокий забор. Больше — ничего. На этом мир заканчивался.

— Лесик…

Я оглянулся. Передо мной стояли родители. Папа обнимал маму. Маме абсолютно не шёл больничный халат — дома она не носила халатов. Тем более таких — обвисших и с оторванными карманами. А вообще она выглядела как и раньше. Абсолютно нормально. И я сказал:

— Привет, мам.

— Я по тебе очень соскучилась.

Мать подошла ко мне и обняла. От неё сильно пахло лекарствами.

— Я тоже соскучился.

Это было правдой. Первые дни, когда мы с отцом жили вдвоём, я чувствовал, что даже воздух в доме стал легче. Никто не пьёт, не рыдает ночами и не обвиняет меня в том, что я родился. Но потом… Потом я начал думать, что если бы мать стала другой, не такой, как была, то это было бы здорово. Может, мы бы начали общаться, и вернулось бы то, что осталось в моём детстве…

Мать усадила меня на стул и села на соседний, придвинув его к моему. Мы сидели, обнявшись.

— Как дела? Как учишься? На пианино играешь?

Я с удивлением посмотрел на отца, стоящего напротив, тот сделал мне какой-то знак рукой.

— Д-да, — соврал я нерешительно. — Иногда.

— Лесик, я тебя так люблю… Лесик, прости меня, простишь?

— Да.

— Ты у меня самый лучший, — сказала мать.

— Ты тоже… Давай уже выписывайся скорей, — я улыбнулся. — Хватит тут сидеть. Ну и ты меня тоже прости. За всё.

— Уже скоро маму выпишут, — вмешался отец, — осталось две недели…

Когда время посещения закончилось и мы вышли на крыльцо, я спросил:

— Что это было? С пианино… Я думал, у неё лучше с головой.

— Лесь, это я ей сказал. Уже давно. Сказал, что ты снова играешь… Я думал, она забудет… Извини.

— Понятно.

Я пошёл к машине. Играю. Смешно… Но, если честно, я готов был начать снова. Научиться играть так, как этого хотела мать. Лишь бы всё было хорошо. И никто из нас не чувствовал бы себя одиноким.

— Кстати, па…

Отец посмотрел на меня внимательно.

— Разводиться после выписки будете?

— Не будем, — он вздохнул, — всё будет нормально, не переживай.

— Ты обещал, — я уставился на дорогу.

Обещал — пусть делает. Все сделают понемногу, и жить дома станет куда как легче.

Вечером я сидел за компьютером, открыв пустую страницу «Ворда». Забавно, но больше всего мне хотелось написать слово «План». И несколько пунктов. Вроде: Алиска (с ней надо было дружить и дальше), В. В. (с ним тоже надо было дружить), родители (с ними надо восстанавливать отношения). Но я не стал ничего писать. Вдруг всё повернётся не так, как я придумаю. Не хотелось бы…

Я выглянул в окно — у Наташи было темно. Это меня уже не волновало, но по привычке я то и дело смотрел на второй корпус. И в школе, натыкаясь на Наташу, не отворачивался. Она стала простой девчонкой, такой же одноклассницей, как двадцать других. Её это сначала удивляло и даже злило. Наверное, хотелось со мной побороться. А я взял и отступил… И ни капли об этом не жалел.

Ночью мне приснился сон… Так похожий на тот, в котором Виктор Валентинович убегал от меня и дрался с пророком. Только по улице убегала Наташа. А мы с пророком Ильёй сидели на крыше дома. Ярко светило солнце, я держался за ограждение крыши и смотрел вниз. Потом сказал: «Жалко, что я не могу летать». «Можешь, — сказал Илья голосом историка Карбони. — Человек всё может. А тем более ты. Ты же гений». «Ни фига я не гений, — признался я. — Гении живут счастливо, а у меня ничего не получается!». «Ты просто не попробовал, — уточнил Илья. — Лети!». Я отвернулся от него и шагнул с крыши. Я знал, что упаду и разобьюсь насмерть. И было жалко Алиску, которой я обещал ничего с собой не делать. И жалко маму, которая только вернётся из больницы, а я умер. Но о том, что можно не шагнуть, я даже не подумал. И шагнул. И… не упал. Я просто шёл и шёл. От своей крыши до крыши Наташи. Потом — дальше, между крыш панельных домов. Я был абсолютно счастлив. Шёл и улыбался. И надо мной улыбалось солнце.

Звонок будильника вырвал меня из сна. Я сел на постели, продолжая улыбаться. Мне было хорошо.

• • •

За четыре дня до Нового года я повёл Алиску на развалины ТЭЦ. Она сама попросила показать, откуда я снимал кадры, сейчас висящие у меня на стене. Мы здорово посмеялись, протискиваясь на территорию под забором. Потом поднялись к тому самому окну, в котором я сидел осенью. Алиска поставила локти на кирпичи и глянула вниз:

— Ужас как высоко.

— Я не боюсь высоты, — сказал я. — А во сне даже хожу между крышами.

Сегодня я решил нарисовать то, что вижу отсюда, и принёс с собой бумагу и карандаши.

Я сел в проёме и принялся за дело. А Алиска прыгала рядом то на одной, то на другой ноге. Даже не потому, что ей было холодно. Просто это была одна из её привычек — никогда не стоять спокойно. Я уже притерпелся к ней. Последнее время Алиска была постоянно рядом со мной. Она знала о моей жизни больше, чем все остальные, и почему-то всё меньше раздражала. Такая вот забавная сложилась ситуация.

— Хочешь, что-то скажу? — вдруг спросила она.