Фотькина любовь - [15]

Яков Георгиевич Башаратьян твердо запрограммировал свои два выходных дня: первый — грибы, второй — удочка. И никаких отступлений. Почти до полуночи возился он в гараже, ремонтируя свой желтый «Запорожец», прозванный сослуживцами «Антилопой-Гну», обсудил с соседом маршрут поездки. Яков Георгиевич хорошо знал Зауралье: сразу после окончания института приехал сюда. Друзья, отработав обязательный срок, разъехались, а они с Андрюшей Мартынюком, как бросили якорь, так и намертво. И Андрюша стал уже заведующим отделением, и он, Яшка Башаратьян, теперь известный в области хирург. И нисколько его не тянет в родной Аястан. Все здесь почти от нуля начинал, все своими руками сделано. Разве бросишь? Сакля, хотя и худа, но своя — так старики судят.

Вскоре, однако, грибная и рыбная программа Башаратьяна начала ломаться. Только зашел домой из гаража, как позвонил Андрей.

— Прошу тебя, Яша, завтра, с утра, посмотреть у меня несколько больных. Я буду в первом корпусе ждать, в ординаторской. Хорошо, Яша?

Андрей просил, и Яков многие годы эти просьбы принимал, как приказ, и никак не мог отказать, и Андрей это тоже хорошо знал. Существовало между ними правило: помогать друг другу во всем.

Башаратьян брюзжал в трубку:

— Ты, Андрюша, всю жизнь мне испортил. Ты как худая корова в ненастье телишься… Правильно? Ну вот. И я думаю, что правильно! Я, Андрюша, уже шестой десяток живу, но такого добряка, как ты, еще не видел… Да, да. Ты меня осчастливишь? Чем? Армянским коньяком? Для того, чтобы стать счастливым, коньяк, конечно, нужен… Но не только коньяк, Андрюша! Не только.

В общем, все эти шутки были уже явным выражением согласия. Яков Георгиевич вычеркнул из программы первый день. «Черт с ними, с грибами. Раз Андрею надо — значит, надо. Зря просить не станет!»

В субботу, к началу рабочего дня, он был в отделении больницы. Андрей действительно находился в «цейтноте». Переполнены не только палаты, но и в коридоре, вдоль стен, стояли кровати.

В первой же палате Башаратьян увидел бледного, с печатью смерти на лице человека с мучительно сжатым черствым ртом.

— Он же в шоке! — шепнул Андрею.

— Да. Тут уже работают наши. Пойдем! — тихо позвал Андрей. Проводив Якова Георгиевича после нескольких операций до остановки автобуса, Андрей пообещал:

— Завтра сам за тобой заеду и увезу. На рыбалку или куда хочешь! Сам заеду и увезу. Не сердись!

Дома как всегда ждала стопка писем. Первое от Николы Осипяна, партизанского командира. Никола, будто чувствуя приближение чего-то необыкновенно горького и страшного, будто прощаясь, писал Якову о том, что партизанское прошлое надо воскресить в памяти, что Яков должен написать несколько страничек в книгу, которую они хотят издать, чтобы оставить память потомкам. Надо всех вспомнить, Яша! Сейчас у нас веселые свадьбы справляют, по пятьсот человек пьют днями и неделями. Денег много, вина много, фруктов много! Всего много! А чего-то все-таки не хватает. Воздают хвалу друг другу обоюдно, задаривают друг друга и глаза на худое закрывают. Не все, конечно, такие, но есть еще. Нет дома без скандалов, нет и леса без шакалов!

«Ты напиши, Яша, о партизанах, как мы жили, — просил Никола. — Я сам отнесу твои письма куда надо. Напечатаем!»

Письма Николы не часты. Но когда Башаратьян получает их, он весь уходит в свое прошлое, перебирает в памяти лица друзей, видит их улыбки, слышит голоса. Башаратьян всего один раз ездил на родину. Они провели много дней со своим бывшим командиром, совершенно седым человеком. Он на пенсии, но все дни занял: по горло поисками ветеранов партизанского движения.

— Забыто все, товарищ командир, — сказал ему тогда Яков Георгиевич. — Зачем давнее прошлое ворошить?

— Э-э-э, брат, не скажи. Стрелу из раны вытащить можно, ненависть из сердца — нельзя! И тебе советую по возможности искать. Немало парней и с Урала и из Сибири было у нас, где они?

Ночь была для Якова Георгиевича очень тягостной и сумбурной… Горечь обжигала рот, а рядом булькал чистый-чистый родник, но он никак не мог дотянуться до ключевой воды… Не видно было конца войне. Шли в атаку каратели с красными рожами… Эти страдальчески поджатые губы и белый шрам на гортани… Яков вспомнил. Это же Сергей! Тот, с которым они чуть было не подрались перед боем. Это потом, позже, Яков убедился, какой он, Сергей, отличный парень.

Перед рассветом Яков позвонил Андрею. Но дома его не оказалось. Набрал номер больничного телефона, едва дождался ответного хриплого баса.

— Это я, Андрюша!

— Слышу. Жди. Я за тобой заеду. Около десяти.

— Андрей, скажи, как фамилия больного, который лежит в первой палате? С белым шрамом на шее…

— Нет его уже там, Яша! Скончался… В половине пятого…

В день похорон Сергея Петровича Яковлева выпал обильный теплый дождь. Когда выглянуло солнце, над Суеркой и Тоболом повисло парное марево — верный признак устойчивой погоды.

Во время похорон вся верхняя дорога, от деревни до кладбища, была уставлена автомобилями и тракторами: механизаторы со всей округи приехали проститься с председателем и депутатом. Гудели моторы, стоял в воздухе рев автомобильных сирен.