«Ну, она и отъелась, рука килограмм двадцать, наверно. Хрен заснешь», — думал Николай обреченно.
«Ну, и совсем я не толстая. Кормить перестану, сброшу десять килограмм, буду, как в прошлом году, в институте, молодой и красивой. Господи, о чем я думаю, он мне даже не нравится. Почти».
«Ладно, все ОК. Губами заблямкала, заснула, наверно. Дышит горячо, весь вспотел».
Полина, во сне, устроилась поудобнее, и набросила на Николая ногу.
«Уже не ОК. Теперь не заснешь», — подумал Николай и заснул.
* * *
Рано утром Полину разбудила Шурочка, принесла кормить сына. Шурочка за два царских рубля, нанялась в няньки. Нянька она была толковая, очень строгая. Зарабатывала наравне с матерью и тетей, те готовили на весь немалый коллектив.
Полина попробовала потихоньку вылезти из-под одеяла, случайно провела рукой по животу Николая. «А я ему небезразлична», — почему-то обрадовалась она обнаруженной физиологической детали. Полина нуждалась в Николае, как в наркотике. Этот большой, спокойный мужчина, на десять лет старше, действовал на нее как лекарство. Раньше, в прошлой жизни, инфантильных мужчин Полина не переносила на дух. Но здесь, в странном для нее окружении, они составляли большинство. Первое место делили два старика: Коробов и Китин. Первый, со своей идиотской идеей спасти всех голодающих России, второй, с большой игрушкой «лифт». Валерий и Валентин молодые копии своего отца. Ни инициативы, ни характера. На Николая хоть немного повлияло американское окружение. Полина вспомнила Андрея и заревела. Габаритами тот проигрывал любому из этих парней. Но характер! Полина кормила ребенка и плакала. «Плакать нельзя, ребенку будет плохо», — внушала она себе.
Проснулся Николай. Подошел, обнял Полину сзади. «Пришел и выключил слезы», — обрадовалась она. И сынишка радостно загукал.
— Ешь, мой хороший, — улыбаясь, прошептала Полина.
На похоронах Полина опять плакала взахлеб. Не помогал даже, обнимавший ее Николай. На похороны приехали родители Полины, ее отец осуждающе смотрел на Николая, а мать, наслушавшись сплетен, прятала глаза от Югина-старшего. Югин, видевший их отношения с самого Петербурга, верил словам Николая, что секса с Полиной у него нет.
— Коля, по-хорошему, тебе ее надо было отодрать в первый день, на полную катушку, чтобы снять напряжение. Тогда тараканов в голове у нее было бы поменьше. А так ты, терапевтически, год будешь мучиться, — нарисовал Вячеслав безрадостную перспективу, — если не побрезгуешь, больно она сейчас страшная, начинай сегодня, за неделю в чувство приведешь. Бутылку водки на поминках заначь.
— Как-то нехорошо ты, дядя Слава, о ней.
— Злой я сейчас, Коля, все плохо. Всем грублю. Никого не люблю.
* * *
Вечером Валера с двоюродным братом Никитой уехал в Мяннику, рядом с Таллиным. Полина решила выбрать более близкую к Беломорканалу точку.
* * *
Пить на ночь Николай не стал. Нагрузилась Полина. Весь день не ела. Психовала. Ста грамм водки хватило, чтобы ее развезло. Лицо у нее распухло и почернело. Китин уложил ее в постель, а сам пошел почистить зубы. Вернулся в постель, Полина лежала голая.
Назвать то, что происходило между ними, сексом было невозможно. Тот уровень физического и эмоционального единства, который уже был, не могла существенно изменить физиологическая близость. И если бы они остановились после первого раза и уснули, то утром проснулись вчерашними «товарищами по несчастью». Однако, медленно и потихоньку теплота и близость сменились радостью и безумным желаньем. Для Полины все вокруг перестало существовать, силы, то полностью покидали ее, то снова возвращались с ненасытным желаньем. Полина, никогда до этого не придававшая этой стороне жизни такого значения, пыталась наверстать упущенное за последние шесть лет взрослой жизни.
Николаю вдруг стали нравиться эти большие груди, истекающие молоком, эти круглые плечи, которые так приятно целовать, этот пышный зад, который так и просится в руки. И запах чистого тела. Волосы пахли не шампунем, а хлебом. Николай понял, что давно полюбил запах этой женщины. Сны, содержание которых он никогда не помнил утром, вдруг открылись ему. Или ему показалось, или на самом деле так и было, но в эту ночь эротической мечтой его снов являлась Полина.
Вторая половина ночи прошла в таких бурных ласках, что местами появились синяки от засосов, а местами царапины от ногтей. У кого-то оказались остренькие зубки. А у кого-то шершавенький язык. Оба ругались, кричали и шептали, просили и уговаривали.
Потом еще пару часов, до прихода Шурочки, трепались о всякой ерунде, не желая проваливаться в желанный сон, то задремав, то просыпаясь. И говорили не в лад, и отвечали на другой вопрос.
— Какой хитрый «хитрюга», соблазнил целомудренную женщину.
— Потому, что сразу влюбился по уши в «маленькое» чудо.
— А какое место любишь больше? А здесь, а это? За волосы не дергай. Ладно, дергай, если нравится, мне тоже нравится. Спину не кусай. До чего хорошо…
— Пальчики такие красивые!
— Одеяло сползло, а дверь не закрыта.
— Рано еще. Хр-р, хр-р.
— Заснул? Тогда буду рассказывать, как я тебя люблю, а ты не услышишь.
— Ладно, сейчас подниму одеяло.
