Формула яда - [10]

Рушился на глазах у львовян «карточный домик» пилсудчины, из которого не раз и не два угрожали Советскому Союзу разукрашенные позументами генералы усатого маршалка.

В длинных лимузинах и бордовых тупорылых малолитражках Львов пересекали будущие сообщники генералов Андерса и Бур-Комаровского, враги нынешней демократической Народной Польши, те, что с исступлением лгут по ее адресу через микрофоны «Голоса Америки» и «Свободной Европы».

Тогда, осенью 1939 года, они позорно покидали Польшу. Покидали в грозный час гитлеровского вторжения народ, истекающий кровью в неравном бою с немецким оккупантом, и вместе с легкомысленными воспоминаниями о безбедном прошлом увозили в новую, заокеанскую жизнь тяжелые чемоданы с драгоценностями, с краденым государственным золотом, баулы и лакированные кофры, наполненные фраками и манто из соболей и горностаев.

А потом, когда промчались эти машины с убегающими предателями Польши, когда львовские спекулянты все еще раздумывали, отдавать ли банку бензина за бриллиантовое колье или повременить, подождать последних машин, жизнь тихого до войны воеводского центра нарушили беженцы. Они приближались ко Львову с запада почти одновременно с Красной Армией, идущей с востока.

Сейчас уже забылось, что Красная Армия буквально вырвала Львов из рук гитлеровцев: их боевые линии уже пролегали по окраинным львовским улицам, пересекали Кульпарков и конец улицы Энгельса.

Первые простреленные каски немецких фашистов и их могилы мы, советские люди, прибывшие во Львов вместе с войсками Красной Армии, увидели как раз здесь, на окраинах древнего украинского города, за два с лишним года до разгрома гитлеровцев под Москвой. Под защиту Красной Армии на улицы Львова, как, впрочем, и многих других городов, расположенных восточнее так называемой демаркационной линии, отделяющей нас от фашистов, ринулись тогда через «зеленую границу» сотни тысяч тружеников, будущих воинов Первой польской дивизии Тадеуша Костюшко, но были и люди-паразиты, те, что отнюдь не украшали Польшу, а сейчас хотели переждать военную заваруху на советской земле, а заодно и «интересы» сделать.

Для людей труда, очутившихся на советской территории, как только они попали во Львов, сразу же возник вопрос: «Что делать?»

Полезно вспомнить, что вслед за советскими войсками на освобожденные территории прибыли представители многих наркоматов Советской Украины. Они открыли свои пункты по набору квалифицированной рабочей силы на заводы и фабрики Украины. Впервые за последние пятьдесят лет на стенах львовских домов были расклеены плакаты, сообщающие о наборе рабочих и выгодных условиях переезда к новому месту работы.

Тысячи львовян, особенно беженцев из центральных районов Польши, до поздней ночи толпились у свежих плакатов, с удивлением читали и перечитывали их. Но тут же действовала вражеская «шептана пропаганда». Какие-то подозрительные личности в котелках и канотье еще времен австрийского императора Франца-Иосифа вертелись здесь, шипели: «Это все вранье, большевистская пропаганда». Они призывали простачков «не верить Советам», во что бы то ни стало сидеть во Львове и никуда «не рыпаться».

Мне трудно при этом не вспомнить случайную встречу в одном из львовских кафе с варшавским инженером Вацлавом Станяшеком. После того как наш разговор достиг предельной откровенности, беженец инженер, вопросительно заглядывая мне в глаза, спросил: ехать ли ему на восток или оставаться во Львове? Не страшно ли будет там, на востоке?

Я уже знал, что он, инженер-строитель высокой квалификации, был одним из тех счастливчиков, кто и в Польше не знал безработицы и получал довольно высокий оклад. У него была своя собственная машина, предел мечтаний многих его коллег. Я был в довольно затруднительном положении. Думалось: как-то будет ему у нас, человеку, воспитанному в буржуазном обществе, привыкшему к комфорту? Я и мои товарищи спросили:

— Вы любите работать? Вы не побоитесь возможных трудностей? Вы хотите чувствовать себя полезным человеком?

Помедлив, он ответил утвердительно.

А через несколько дней, в декабре 1939 года, мы провожали с главного вокзала Львова Вацлава Станяшека. Он законтрактовался и уезжал с семьей работать на один из металлургических заводов Криворожского бассейна. Все письма Станяшека, которые я получал во Львове, а затем в Ленинграде, были на редкость оптимистичны. Ему дали квартиру в новом доме, он, кроме основной работы на строительстве, по вечерам преподавал иностранные языки инженерно-техническим работникам и даже ездил в Харьков на слет стахановцев.

Война и затем блокада Ленинграда прервали нашу письменную связь.

И вот в 1961 году, приехав в Польшу, я нашел его на одной из строек Лодзи. Мы встретились как старые друзья. За эти годы сыновья инженера, которых я помнил еще малышами, стали студентами, а он — начальником одного из крупнейших строительств. Мы осматривали котлованы стройки и принадлежащий строительству завод сборного железобетона, а потом Вацлав повел меня по столовым, подсобным цехам.

Так мы зашли в общежитие-гостиницу для приезжих, бессемейных рабочих. Вацлав постучался в один из просторных номеров, и мы увидели в нем пьющих чай четырех техников-корейцев, присланных в Польшу на практику. Они довольно бойко говорили по-польски и сообщили, что через месяц возвращаются в Корею.