Формула всего - [114]

…Ночь была цветная и красочная. Драго очнулся. Уже стемнело. Горел белый месяц. Цыган начал пробовать, что в нем цело. Ноги были в порядке, но левая рука не хотела полностью разгибаться. Он так и не смог ее разогнуть – наверное, перелом. Драго приподнялся, посмотрел направо, перевел взгляд налево и прислушался к себе – голова не кружилась, значит, обошлось без сотрясения мозга, хотя крови было много – в волосах и на одежде: полрубахи в бурых пятнах.

«Славно меня… Мать их копытом!»

А что с зубами? Драго чувствовал так, словно их ему вышибли, а те, что остались, – возьмешь и сплюнешь, они тогда вылетят с рыжей слюной. Однако это была иллюзия – зубы выдержали.

Сдавленно простонав, цыган привел себя в сидячее положение. Под ним была голая, чуть влажная земля с мелкими камнями. Он переполз метра на два, на пожухлую травку. Обрыв был рядом. «Могли и сбросить…» Драго лег на спину и еще раз попробовал левую руку – не разогнулась. И не болела! Может, обойдется; просто сильный ушиб. «Дэвлалэ-Дэвла!», ветки и небо. Он лишился сознанья мягко, словно заснул. Растолкал его Антощ.

– Выдра? Как ты меня нашел?

Тот начал отвечать, но Драго пропустил слова мимо ушей. Главное – Антощ был снова с ним. Они нашлись!

– Выпить есть?

– На.

Совсем хорошо.

– Разбей меня солнце! – осклабился Драго.

– Ты и так весь разбитый!

– Это… не солнце.

– А кто?

– Я бы их убил. Они втроем.

– Хорошо отделался!

– Я же цыган!

На обратной дороге он опять отключился. Его отвезли в какой-то новый притон. К нему пришел доктор. Он наложил деревянный каркас, замотал бинтами и прописал «ничем руку не нагружать».

У Выдры был свой вариант рецепта. Он сам по нему лечился. Прозрачная водка приносила покой, и отчаяние притуплялось.

Драго жил, как в тумане – глоток за глотком, лишь бы не протрезветь, а иначе боль нахлынет, пронзит, оглушит, задавит. Силы в нем бурлили и спадали стихийно. Он засыпал в любой позе и месте – на чуть-чуть, но мертвецки, а когда просыпался, то первым делом искал, что выпить. Выпить прежде, чем забрезжит реальность, и было неясно – душа так спасалась или сдавалась.

В этих прятках с сознаньем замутневший цыган находил утешение и, в сон ли, в стакан ли, проваливался, как в пропасть; нажил кучу посторонних небрезгливых друзей, водившихся больше с его деньгами, нежели с ним, утомил соседей, достал хозяина – тот терпел из корысти; поссорился с Выдрой – едва не сцепились, но Господь удержал.

Вдвоем было скучно. «Зови пропащих! – рычал цыган. – Пропадать, так с музыкой!» Музыка играла. «Если счастья нет, его руками не сделать!» – философствовал Выдра, наполняя кружки, и дни бежали, слитые в одно. Их трясина была уютной. Ни одна звезда не горела – ради чего оставаться? ради чего уходить? Драго выпустил вожжи, и все краски смешались в одну общую грязь, время хлюпало, часы слиплись. Сон соединял дни без швов – такой же пустой, как они. Лишь иногда проникало в них что-то отрывчатое и зыбкое. Драго несло на Покров, как лодку горная речка несет на скалы, чтобы швырнуть и разметать в щепки. Цыган упустил свою жизнь из вида – глоток за глотком.

Веселые грешные девки поднимались к нему по первому зову. Сломанная рука ничему не препятствовала. Он плескал через край вино, заливая небрежно одеяло и простынь, а бесстыжие гостьи подливали опять. Они делали то, что цыганки не делают. Им нравилось с ним, и они караулили щедрого клиента, как лакомый кусок, но Драго никогда не мог сказать точно, был ли он уже с этой девкой близок или сегодня у них первый раз. Одна ему, впрочем, запомнилась тем, что была как цыганка – волосы, нос… Он долго смотрел на нее, любуясь, переживая сам не зная что, а потом, совершенно забыв о том, кто она такая, горячо целовал в сладко вытаращенные губы, прижимался и радовался этой девчонке, как украденному счастью. С ней хотелось быть нежным. Она ушла, одаренная вдвое против того, что сначала запрашивала.

Дукаты кончались, память прохудилась и по утрам возвращала цыгану наведенными на резкость лишь отдельные фрагменты, картинки, фразы, да и те разрозненно, отчужденно. Местный вышибала – бывший фронтовик, матерый гаже с мохнатыми кулаками – откровенно симпатизировал Драго и на разные его «фокусы» смотрел сквозь пальцы. Отчасти это было продиктовано тем, что на вторую же ночь он вчистую продулся цыгану в карты и остался должен – довольно много, однако на следующий день Драго не спросил с него ни медяшки, забыв, очевидно, даже сам факт того, с кем он играл и садился ли играть вообще. Охранник про долг не обмолвился ни словом, но решил компенсировать этот казус душевным отношением. Чуть стемнело, цыган опять тасовал колоду. На этот раз интерес к игре поддержали Выдра и двое заводских. Драго опять оказался в выигрыше, хотя играл невнимательно. С тем же рассеянно-неопределенным чувством он полчаса спустя развлекался с жуком, обнаруженным в складках шерстяного покрывала на кровати. Жук был матово-черный и пытался уйти, но цыган то и дело закрывал ему дорогу ладонью, поставленной ребром, заставляя насекомое бессмысленно бегать туда-обратно.

Глоток за глотком, а Покров приближался, и эта дата действовала так же, как запах крови на волчью стаю, – она дразнила, застилая рассудок, и гаже забегали вперед Указа. Это надо понять. «Забегали вперед». Слова – только прикрытье, и они не кричат, они не умирают! А люди – да! Сколько сломанных жизней! Какие слова?!