Формула смерти - [39]

— Я люблю тебя!

Он обнял девушку, крепко прижал к себе.

За нескончаемо долгим поцелуем, кусая красивые губы, наблюдала из окна Олеся Викторовна.

Когда Егор вернулся в номер, ему показалось, что недобро сверкающие глаза Сомборской покраснели.

— Ну садись, «шерри», — ерничая, произнесла Олеся, бесцеремонно наливая себе вина из фирменного гостиничного кувшина. — Поговорим… — Она первая уселась за приготовленный для другой прибор. — Господи, я-то расстраивалась, когда узнала, что у тебя женщина: ах, француженка, ах, отобьет у меня мальчика. И что же я вижу? Какую-то пигалицу, какую-то уличную дешевку! — Как и предполагал Егор, она хамски издевалась. — Ты посмотри, кто она, и кто я! Разве можно нас сравнивать?!

— Кто тебе сообщил? — угрюмо спросил гонщик, так и не присев к столу.

— Кто надо, тот и сообщил, — отрезала она. — Я, между прочим, знаю о каждом твоем шаге. — Олеся привычно отвела за уши белые пряди, подняла бокал с вином, посмотрела через него на огонь в камине. — Господи, как только они такую дрянь хлещут, да еще и нахваливают… — Помолчала. Сказала, тяжело роняя слова: — Некрасиво это, Егор, кусать дающую руку… Ладно, попробуем забыть об этом… инциденте. Ты рад? Ты ведь, наверно, даже и не мечтал, чтобы тебе все это просто так сошло с рук, а?

— Я о тебе вообще не мечтал, — буркнул Егор. — Сошло, не сошло… Детский сад какой-то. О чем тут торговаться, если я ее люблю?

— Ну вот, сразу и «люблю»! — поддразнила она и вроде как пошутила: — Я ему всю молодость и красоту, а он мне тут изменяет…

— Молодость и красоту — это не мне, — не захотел поддержать шутку Егор.

— Ну да, конечно, — раздраженно сказала она, — я же сама тебе навязалась… А ты меня, старую кошелку, осчастливил.

И вдруг несколько злых слезинок поползло по ее щеке. Она отвернулась, чтобы Егор не видел этой ее слабости. Но Егор увидел и произнес как можно мягче:

— Послушай, Олеся! Я все сказал тебе еще там, в аэропорту, полгода тому назад.

— Пять месяцев, — поправила она.

— Не важно. Ничего между нами быть не может, ни-че-го! Я люблю другую женщину, ты принадлежишь другому мужчине.

— Я вот нажалуюсь этому другому мужчине, что ты здесь не делаешь ни хрена, — завизжала вдруг она, делаясь вдруг некрасивой, жалкой, стареющей женщиной. — Только за юбками волочишься! И он выпрет тебя из команды! Ты вернешься назад, босяк!

— Да и хрен с тобой, жалуйся! Неужели ты думаешь, что можно заставить любить себя угрозами, силой? А у меня не стоит на тебя, ясно? — озлясь, сорвался Егор.

— Ты… Ты пожалеешь! Я тебя вышвырну из команды! Ты и в Москве работу не найдешь, понял? Никакую! Тебя даже в таксисты не возьмут!

— Да выгоняй! А я женюсь и останусь здесь. И буду таксистом работать! Неужели ты думаешь, что можешь распоряжаться моей жизнью? Думаешь, все решают деньги? Ну и дура же ты…

Она не ответила, тяжело, глухо разрыдавшись. Егор расстроился. Он совсем не хотел обидеть ее. Он вообще никогда не обижал женщин. Но она, Олеся… Она будто и не женщина. Волчица, собственница…

А все равно жалко. Ведь было же, было время упоительнейшего счастья с ней… И вот так резко обрубилось.

Глава 13 ПЕРЕБУЛГАЧЕННЫЙ ДЕНЬ

Только дураки думают, будто быть миллиардером — дело исключительно приятное. Спору нет, оно и впрямь во многом приятное, но если сравнить все удовольствия, проистекающие от капитала, и всю мороку, связанную с тем, что этот капитал надо сначала нажить, а потом не пустить по ветру, да еще и приумножить, то, будучи объективным и по возможности независтливым, нетрудно увидеть, какая это обуза.

Аркадий Яковлевич Соболевский недовольно покосился на охранников, неотступно следовавших за ним, даже здесь, во дворе его огромного загородного дома, пусть и на приличной дистанции. Вот, к примеру, эти обормоты. Только что до ветру вместе с ним не ходят да в одной постели с ним не лежат, хотя случись что — толку от них никакого. Но в его положении без них никак нельзя — положение обязывает. Да он и привык, человек ко всему привыкает. Ходят, и пусть ходят — с ними все же как-то спокойнее, чем без них.

Он очень ценил свое время, а потому давно не бывал в магазинах, не сидел. за рулем автомобиля. Его мозг, мозг крупного финансиста и предпринимателя, круглосуточно — даже во сне — был занят одним: приумножением капитала, и грех было занимать его чем-то другим. Этим объяснялось и то обстоятельство, что он уже несколько лет жил в огромном загородном доме, где без дополнительной головной боли можно было разместить всю обслуживающую его ораву, да и для здоровья полезнее. Все-таки тишина, чистый воздух, ну и так далее.

Обычно в это время, рано утром перед завтраком, он совершал небольшую прогулку, сосредоточиваясь и обдумывая текущие дела созданной им империи. То есть, он думал о них всегда — ночью, днем, в туалете, в ванне, за едой, у телевизора, — и еще не было случая, чтобы какое-то происшествие, связанное с многосложным бизнесом Аркадия Яковлевича, застало его врасплох. Дефолты, кризисы, катаклизмы — ко всему этому он был готов постоянно, поскольку все возможные варианты развития событий были загодя просчитаны и спрогнозированы его высокотренированным умом математика. Итоги этой сложной работы, с которой не справился бы ни один компьютер, как раз и подводились вот здесь, на обихоженной дорожке, которую дизайнеры по просьбе Аркадия Яковлевича разбили среди специально оставленных на участке старых елей. За этой дорожкой, выложенной плитняком, тоже ухаживал специальный человек — следил, особенно зимой, чтобы она была расчищена, чтобы исправно горели освещающие ее на всем протяжении изящные испанские фонарики.