Формула клада - [53]

– Только окно открыл, проветрить, как Катька велела, а тут Евлампий Харлампиевич залетает! А потом смотрю – мама ваша бежит! И прямо к офису! Сперва в дверь трезвонила, а потом на крыльце караулила. Я Харли под мышку, еще и через заднюю дверь смылся: в машину – и к вам! Девчонки-то за границей, а Севка телефон отключил. Приехал, думал тебе звонить, а тут Катька навстречу, банку какую-то несет…

– Ага, с пчелами, – проворчал Вадька. – А ведь я твоей истерике поверил.

– А что мне было делать? – возмутилась Катька, прижимая Харли к себе. – «Не волнуйся, братик, Харли уже здесь, они с Салямом в коридоре клад караулят», – так, что ли? – саму себя передразнила Катька.

– Зачем ты вообще этот клад в коридор выбросила? – огрызнулся Вадька.

– Ну как же, все мечутся, пчел гоняют, на узел с драгоценностями никто не смотрит, – усмехнулась Катька. – Рефлекс сработал!

– От Севки нахваталась – рефлексов на ценности? – проворчал брат.

– А что – он бы точно одобрил! – засмеялась Катька. – А вот ты уверен, что его стоило возвращать? Клад я имею в виду.

– Если б мы его не вернули, нас бы оттуда не выпустили, еще кого-нибудь из ребят могли подстрелить. А так… – Он аж зажмурился от удовольствия, вспоминая ненавидящий взгляд Евтюхова. Сразу понял, кто ему узел с драгоценностями подсунул, но не понял как! А ведь Евлампию Харлампиевичу влететь в открытое окно раз плюнуть!

– Откуда ты знал, какая комната – Евтюхова?

– После того как они с Лесником каждое утро у меня над головой «Подъем!» орали? – фыркнул Вадька. – Ладно, поехали! – скомандовал он.

– В офис? – спросил Салям.

– Нет. – Вадька покачал головой. – Ты папку старинную, которую я тебе в окно туалета выкинул, сохранил?

– Я так и знала, что туалет – самое лучшее место, чтоб добычу просмотреть. И окошко там подходящее для Харли, – пробормотала Катька. – Вадька, что ты там нашел?

– Увидишь, – загадочно усмехнулся Вадька, принимая из рук Саляма некогда красивый, а теперь перепрелый бювар с украшенной жемчужиной защелкой.

Катька с любопытством уставилась на папку.

Машина вылетела из города и свернула на узкую ленту проселка.

Глава 18 Между красными и белыми

Деревенька в петле речного изгиба была как на картине: беленые хаты под золотистыми соломенными стрехами, трогательно-розовые в лучах закатного солнца. Караван телег, проседающий под тяжестью добычи, лакированные брички, заваленные сеном, в котором спали заросшие и обтрепанные мужики, ощетинившиеся пулеметами тачанки тянулись вниз по дороге.

– Гей, народ, есть кто живой? – Низкорослый всадник натянул поводья тяжело поводящего боками белого жеребца.

Тишина в деревне стала еще глубже, словно за плотно закрытыми ставнями затаили дыхание.

– Батьку, а ежели я гранату, к примеру, кину, может, кто и найдется? – привставая на козлах брички, предложил Сенька, а сидящая рядом с ним скрюченная бабка, до глаз замотанная в обобранное с помещичьих домов тряпье, сипло расхохоталась.

– Ну чего вам? – Из-за ближайшего тына поднялся лысый как коленка дед и подслеповато уставился на пришельцев блеклыми водянистыми глазами.

– А чего это у вас тут – будто вымерла деревня? – Атаман подобрал поводья нервно прядающего ушами жеребца.

– Ну дык, сперва пришли белые, комитет бедноты повесили во главе с председателем, всю деревню перепороли, что помещичью землю меж собой поделили, хлеб забрали. Потом пришли красные, всех, кто побогаче был, разом с шинкарем да лавочником расстреляли, деревню перепороли, что на ихнюю «продовольственную кампанию» зерно не сдаем, что оставалось – забрали. А вы кто будете? – с усталым равнодушием спросил дед, и ясно было, что, если его прямо сейчас потащат хоть вешать, хоть расстреливать, он даже умолять не станет.

– Григорьев, атаман всей Херсонщины и Таврии, единственный защитник трудового народа! – избоченился в седле Григорьев. – Вот тебе, деду, от щедрот, чтоб знали: армия атамана Григорьева не берет у селян, а дает! – Он вытащил из-за пазухи стопку денег и сунул ее старику. Дед равнодушно поглядел на разномастные купюры, но все же спрятал в шапку.

– Диду, нам бы коней напувать та себя нагодувать! – скороговоркой выпалил григорьевец, накрест перепоясанный пулеметными лентами. – Та шоб без жмуров! – Он неодобрительно покосился на болтающийся на колодезном журавле труп.

– Чистый колодезь там! – Дед махнул рукой и, не оглядываясь, убрел в хату.

– Покажем селянам, какие они, настоящие крестьянские трудовые отряды! – С телеги посыпались мешки с хлебом и сахаром, штуки сукна, связанные шнурками дамские ботинки и офицерские сапоги. С другой с грохотом свалили жестяную бочку, с шутками и прибаутками скрутили крышку – от бочки удушливо запахло греческой водкой. Из ближайшего двора, ковыляя, выбрался однорукий колченогий мужик, принял чарку уцелевшей рукой, выпил, крякнул, вытирая усы… Из другого двора робко выглянула женщина, воровато, как сорока, ухватила валяющиеся в пыли меховые боты. Дичась и прижимаясь друг к другу, тощие и словно навек испуганные ребятишки окружили мешок с хлебом.

В котлах уже кипел кулеш, григорьевцы распрягали лошадей, наливая им поилки и то и дело с хохотом выплескивая ведра друг на друга, детишки то выбегали из домов, то вбегали обратно, прижимая к груди буханки хлеба или завернутый в тряпицу сахар, протяжно взвизгнула гармошка и несмело засмеялась женщина… Сенька чмокнул губами, и запряженная крестьянскими битюгами бричка покатила следом за вереницей крытых возов, тянущихся к околице села.