Формула гениальности - [9]

К последнему, десятому, сеансу гипноза, завершающему собой цикл многодневного и целенаправленного воздействия на пациента, Наркес готовился с особой тщательностью. Он считал, что прошло достаточно времени для того, чтобы формулы цели, диктуемые Баяну во время сеансов, могли проникнуть в подсознание юноши и стать устойчивой программой его дальнейшего поведения. Он был достаточно сосредоточен на своих мыслях, что не произнес ни слова, когда Баян вошел в кабинет. Они молча обменялись взглядами, Юноша лег на свое обычное место, накрылся простыней и, закрыв глаза, стал ждать внушений гипнотизера.

– Я совершенно спокоен, – раздался рядом мягкий и негромкий голос Наркеса.

Юноша повторил про себя формулу.

– Правая рука тяжелая, – негромко и с небольшим оттенком требовательности прозвучали слова.

Через несколько секунд они прозвучали снова.

Юноша почувствовал, как в руке возникло ощущение небольшой тяжести.

– Правая рука тяжелая.

Тяжесть стала медленно расти, разливаясь по телу. Быстрее всего тяжелели конечности. Погружение в гипнотическое состояние началось.

– Я совершенно спокоен.

– Правая рука теплая.

Баян стал ощущать в руке тепло.

– Правая рука теплая.

Тепло стало увеличиваться и разливаться по телу.

– Правая рука теплая.

Тепло продолжало разливаться по телу.

– Я совершенно спокоен.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

На лице юноши появилась тень умиротворенности.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

Дыхание юноши перестало прослеживаться.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

– Я совершенно спокоен.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

Сквозь дрему юноша почувствовал, как солнечное сплетение стало приятно теплеть, словно его коснулись лучи солнца.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

Смысл слов с трудом доходил до сознания Баяна. Его уже клонило ко сну.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

– Я совершенно спокоен.

Полусогнутая рука юноши, лежавшая рядом с подушкой, слегка дрогнула и сразу обмякла. Он уже спал, не дождавшись еще одной формулы.

Наркес перешел к основной части гипноза – постгипнотическому внушению.

– Я большой математик, – довольно громко и энергично произнес он.

– Я очень люблю математику.

– Я могу решить любые задачи.

– Я очень хочу работать, – еще громче сказал Наркес.

– Я отчаянно хочу работать, – голос звучал довольно напряженно.

– Я большой математик. – Формула прозвучала несколько тише.

– Математика – это моя жизнь.

– Я очень хочу работать, – голос стал громче,

– Я отчаянно хочу работать, – слова прозвучали еще громче.

– Я большой математик, – несколько тише произнес Наркес.

– Я очень большой математик, – громко сказал он.

– Руки напряжены.

Рука Баяна у подушки снова дрогнула.

– Глубокое дыхание.

Юноша глубоко вздохнул. Грудь вместе с простыней приподнялась и снова опустилась.

– Открываю глаза.

Юноша открыл глаза.

– Ну, вот и все, – сказал Наркес. Было непонятно, кому он говорил эти слова: юноше или самому себе. – Вот и все, – снова повторил он, очевидно, продолжая размышлять о своем.

Он встал с места, взял стул и поставил его у небольшого столика у стены. Затем сел и стал писать в индивидуальной карте пациента, Юноша оделся, заправил кровать и некоторое время простоял молча. Каким-то шестым чувством он смутно постигал, что сейчас в этот будничный день, в этот будничный час, в этой будничной палате и в этой будничной обстановке с ним произошло что-то торжественное, что-то очень таинственное и значительное. Юная и чуткая душа его стала с большим вниманием прислушиваться к самой себе, интуитивно ощущая, что ответ на все происходящее придет теперь не извне, из будущего, а из глубины ее самой.

Он вопросительно посмотрел на Наркеса. Через некоторое время, оторвавшись от бумаг, Наркес улыбнулся и сказал:

– Ну, отдыхай. Старайся днем больше поспать, чтобы ночью встретиться со своим другом – индуктором.

Оба улыбнулись шутке. Юноша вышел из кабинета. Наркес еще посидел немного, затем встал и стал собираться. Надо было идти в Институт.

Индуктор, следивший за всеми действиями Наркеса самым внимательным образом, беспокоил ночью Баяна в последний раз. Очевидно, он счел свою задачу на данном этапе выполненной, потому что больше не выходил на связь. Баян и Наркес вздохнули с облегчением.

5

Заседание членов президиума и членов бюро биологического отделения Академии наук Казахской ССР состоялось через три дня.

Его открыл президент Академии, действительный член Академии наук СССР Аскар Джубанович Айтуганов. Он зачитал повестку дня. В ней было три вопроса. Первым из них значился доклад Наркеса Алиманова о проведенном им эксперименте. Два остальных вопроса были посвящены обычным организационным делам.

Аскар Джубанович предоставил слово Алиманову. Наркес встал и с минуту помолчал, собираясь с мыслями.

– Товарищи, – торжественно и без видимых следов волнения начал он, – эксперимент, который мы сегодня обсуждаем, несколько необычен. Прежде всего, необычны его цели и задачи, несмотря на его внешнее сходство с некоторыми известными нам явлениями. Эксперимент был поставлен с целью резко стимулировать и усилить человеческие способности, то есть он затрагивает один из многочисленных аспектов сложной и великой проблемы таланта и гениальности. Проблема таланта и гениальности привлекает к себе все большее и большее внимание мировой общественности. Обостренный интерес к ней, конечно, не случаен. За всю историю существования человечества люди пытались понять и объяснить величайшие творческие способности гениев. Сотни и тысячи самых больших умой всех времен и народов размышляли над этой проблемой, но так и не могли решить ее. Несмотря на очень большие, можно сказать, фантастические достижения во всех областях науки, несмотря на великие успехи в освоении космических пространств, проблема таланта и гениальности не только продолжает оставаться наименее изученной областью естествознания, но и белым пятном в самой науке о мозге. И это несмотря на то, что естествознание всеми своими открытиями обязано именно этому колоссальному явлению человеческого духа. – Наркес говорил медленно и неторопливо, тут же по ходу речи взвешивая каждое сказанное слово, – Человечеству оказалось гораздо легче выйти в космос и совершить множество полетов к иным планетам, чем изучить свой мозг. Настолько трудна эта задача. Проблема же гениальности, как известно, является венцом науки о мозге. Именно этим можно объяснить то, что в современной мировой литературе, научной и художественной вместе, проблеме гениальности посвящено всего лишь около шести-семи трудов… Чтобы не вдаваться в сложную и сугубо специфическую биохимическую природу гениальности, чему, как вы знаете, в некоторой степени был посвящен мой труд «Проблема гениальности и современное естествознание» и в более полном объеме трактат «Биохимическая индивидуальность гения», коротко скажу следующее. Гениальность я рассматриваю как результат постоянного гипертрофированного преобладания доминанты возбуждения в центре тех или иных способностей. Говоря другими словами, в основе каждой уникальной мысли лежит соответствующая ей в химическом отношении молекула. Отчетливо осознавая это, я долгое время стремился найти пути, воздействующие на биохимическую природу способностей человека. Несколько таких попыток было предпринято и в других странах, например, в Америке и в Японии, – сказал Наркес. – Но эти отдельные исследователи, на мой взгляд, пошли по ложному пути. С помощью химических средств они пытались воздействовать на способности человека в период утробного его развития. В результате дети становились вундеркиндами, но едва доживали до юношеского возраста. К этому времени они полностью истощали все свои физические и духовные ресурсы, ибо жизнь каждого такого индивидуума, начиная с эмбрионального периода, насильственно направлялась в другое русло и развивалась слишком интенсивно, чем это может допустить человеческая природа. Я решил пойти по другому, более надежному пути. Самым главным условием в этом эксперименте я считал сохранение естественного утробного и отроческого развития организма. Даже в отрочестве организм еще слишком слаб и хил и не способен выдержать тех колоссальных умственных нагрузок, которые неизбежны в таких экспериментах. Но уже в период полного формирования организма человека можно без всякого риска вмешиваться в его физическую и умственную жизнь. В возрасте семнадцати-восемнадцати лет, предшествующем наиболее благоприятному для творчества возрасту от двадцати до сорока, «акме», как говорили древние, он способен выдержать любые нагрузки, стать талантливым и прожить столько, сколько прожили самые большие долгожители из гениев и даже больше. Тициан, как известно, прожил до девяносто пяти лет и умер не от старости и слабости, а от холеры. Гете – до восьмидесяти трех лет. Лев Толстой – до восьмидесяти двух лет. В будущем, безусловно, этот жизненный порог можно будет отодвинуть дальше. – Наркес говорил по обыкновению спокойно и уверенно.