«Фонд» для России. Что было, что будет - [8]

У нас уже был какой-то опыт, на который можно было опереться. Мы помогали Экономическому университету имени Карла Маркса с программой по реформе учебной программы. В течение трех лет мы послали за границу около шестидесяти преподавателей, что составляет около 15 процентов всего преподавательского состава, слушать курс бизнеса с тем, чтобы преподавать его по возвращении. Я также был одним из основателей Международного центра менеджмента в Будапеште.

Мы решили сначала заняться гуманитарными дисциплинами, потому что преподавание гуманитарных наук до сих пор находится в руках партийных поденщиков, которых выдвинули на эту работу по идеологическим соображениям. Было ясно, что задача будет гораздо труднее, чем в случае с Университетом имени Карла Маркса, потому что там инициатива исходила от самого университета, в то время как здесь нам придется преодолеть значительное внутреннее сопротивление. Рабочую группу мы сформировали. Будущее покажет, насколько ее работа будет успешной.

Я также выделил еще две задачи. Первая – образование в области бизнеса, вторая – гораздо более близкая моему сердцу – содействие распространению того, что я называю открытым обществом. В частности, я хотел содействовать расширению контактов и улучшению взаимопонимания с другими странами региона. Программы, включающие соседние страны, раньше были под строжайшим запретом. Теперь ничто не мешало развивать сотрудничество с моими фондами в других странах. В апреле 1989 года мы учредили нашу первую совместную программу – серию семинаров в межуниверситетском центре в Дубровнике.

После «нежной» революции в Праге, Фонд Хартии 77 в Стокгольме, который я поддерживал много лет, начал действовать, вооруженный с ног до головы, как Афина Паллада. Франтишек Януш прилетел в Прагу, и я присоединился к нему через неделю. Мы учредили комитеты в Праге, Брно и Братиславе, и я предоставил им один миллион долларов. С помощью нового министра финансов мы приняли участие в ближайшем официальном валютном аукционе со ста тысячами долларов и получили обменный курс, который почти в три раза превышал курс черного рынка и в восемь раз – официальный курс. Первые гранты были выплачены еще до конца недели. Я был очень горд всем этим делом, но, как это ни парадоксально, фонд критиковали те самые люди, которым фонд помог. Это был тот самый случай, который я называю парадоксом благотворительности.

Вместе с принцем Шварценбергом мы встретились с Марианом Чалфой, который тогда исполнял обязанности президента. Предполагалось, что это будет просто визит вежливости, но у нас получился очень откровенный разговор. Чалфа сказал, что за последние три недели его представления о мире сильно пошатнулись. Он не представлял, насколько далеко от действительности была его партия. Недавно он поговорил по душам с Юрий Динстбиром, бывшим заключенным, ныне министром иностранных дел, и только тогда узнал, что детям диссидентов обычно отказывали в праве получить образование в Чехословакии. (Дочери Динстбира удалось уехать в Швейцарию.) Он переживал чувство глубокого стыда и был твердо настроен превратить Чехословакию в демократическую страну.

* * *

Мое участие шло по тому же революционному пути, как и сами события. Сейчас оно, уже связанное с экономической политикой и международными отношениями, выходит далеко за рамки непосредственно деятельности фондов. До совсем недавнего времени я старался не высовываться: я понимал, что так от моей деятельности будет гораздо больше пользы. Именно то, что не было никакой рекламы нашего фонда в Венгрии, и то, что я не давал никаких интервью западной прессе, было важным условием успеха фонда. Но потом ситуация сильно изменилась. Я стал известен как общественный деятель; фактически я стал политиком, принял роль государственного деятеля. Это в некотором смысле ненормальная ситуация, потому что я не представляю никакую страну. Но вскоре я свыкся с этой ситуацией. Мой отец, который пережил революцию 1917 года, говорил мне, что в революционные эпохи все возможно, а я всегда помню его слова.

Все началось на конференции по европейской безопасности в Потсдаме в июне 1988 года. Я представил грандиозный план о пакте взаимной безопасности между НАТО и Варшавским Договором, соединенный с планом широкомасштабной экономической помощи советскому блоку. Когда я сказал, что деньги должны в основном исходить от европейских стран, аудитория рассмеялась, что и было точно отражено в «Франкфуртер альгемайне».

Советский посол в Вашингтоне Юрий Дубинин сказал, что я большой фантазер. «Подскажите» нам, что мы можем сами сделать», – попросил он. Это послужило неким толчком для меня, я начал думать и за лето разработал концепцию рыночного открытого сектора, который нужно «имплантировать в тело централизованной плановой экономики. Дубинину понравилась эта идея, и он информировал о ней Москву. Я получил приглашение от председателя Комиссии по внешнеэкономическим связям Каменцева, который перенаправил меня к своему заместителю Ивану Иванову. Мы договорились о создании международной рабочей группы для разработки этой концепции. Но группа, которую сформировала советская сторона, была неадекватна. Когда Дубинин заехал ко мне перед отъездом в Москву, чтобы выяснить, как идут наши дела, я сказал ему, что ничего не выйдет, если этим делом не займется кто-то на более высоком уровне. Он согласился и добился того, что премьер-министр Рыжков отдал приказ всем соответствующим ведомствам оказывать нам содействие в работе.