Фонарщик - [61]

— Все прекрасно, спасибо, — раздраженно продолжил он. — Но девушка… — Он не даст себя отвлечь. — Что значит странное поведение?

— Как сказать, — ответил Уизерс, — девушка… молодая женщина…

— Ну?

— Обычно бывала очень вежливой, предупредительной, можно даже сказать, ангелоподобной…

— Продолжайте.

— Но иногда ей не нравились — совершенно непонятно почему — некоторые фрагменты литургии.

— Что значит «не нравились»?

— Она вставала со скамейки и изрыгала проклятия… и выскакивала из храма.

— Проклятия?

— Не кощунства в точном смысле этого слова, но что-то неодобрительное.

— Ей не нравилось то, что вы говорили?

— Судя по всему, да. Это, конечно, было неприятно, но я уже привык. Пытался терпеть, однако дело дошло до той стадии, что необходимо было вмешаться, и я уже собирался поговорить с ней, как вдруг она исчезла. Перестала приходить. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

Гроувс с запозданием понял, что это вопрос, но не удостоил сто ответом.

— Вы помните, какие фрагменты службы вызывали вспышки ее гнева?

— Один раз это было во время Дароприношения, — сказал Уизерс, — тогда она просто вышла из себя. Встала, начала что-то рычать — мне кажется, тоже по-латыни, — и вылетела словно одержимая.

— Что такое Дароприношение?

Священник терпеливо улыбнулся.

— Это после освящения вина. Молящиеся предлагают Дары — Тело и Кровь Христовы — Богу-Отцу как жертву.

— Жертву, — повторил Гроувс, задумавшись. — Что-нибудь еще?

— Трудно припомнить все случаи, хотя, по-моему, она как ужаленная каждый раз вздрагивала при произнесении слов Agnus Dei.

— Аг?..

— Агнец Божий. Который взял на себя грех мира.

— Да, — сказал Гроувс, видя, что порочность налицо и Эвелина далеко не та блеющая овечка, какой явилась ему в первую их встречу; было очевидно, что эта женщина склонна к злобности, даже буйству. Этого недостаточно для ареста — пока нет, — но ноздри у него возбужденно расширились в предвкушении санкций. — Вы когда-нибудь слышали о Зеркальном обществе? — спросил он.

Он внимательно наблюдал за священником, но не увидел никаких признаков уклончивости.

— Зеркальном обществе? Нет, а что?

— Вы знали профессора Смитона?

— Он был человеком, при встрече с которым я приподнимал шляпу, — осторожно ответил священник, — и я скорблю о его кончине. Но мы не приятельствовали.

— Он имел отношение к вашей церкви?

— Я бы сказал, что это совершенно невероятно.

— Может быть, двадцать лет назад или даже больше.

Священник пожал плечами.

— Я был тогда еще очень молод — послушником.

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы Смитон встречался с каким-нибудь монсиньором?

Священник задумался.

— Не помню, чтобы в Эдинбурге жили тогда какие-нибудь монсиньоры. Хотя кто-то, по-моему, приезжал… Ненадолго.

— Кто именно?

— Был такой монсиньор Дель'Акила, — сказал священник, и гимн в глубине храма вдруг угас. — Из Ватикана. Он приезжал сюда под завесой строгой секретности — кажется, по какому-то очень важному делу. Да, это я помню очень ясно.

— И кто же он такой, что приехал к нам из Ватикана?

— Известный демонолог, инспектор, экзорцист. Самый опытный во всей Церкви.

— Волшебник?

— Священник, который изгоняет демонов и разрушает их козни. Маленький, удивительно мрачный человек. Казалось, он побывал в аду и вернулся обратно. Что, — прибавил Уизерс, — вполне вероятно, полагаю.

— Его мог пригласить Смитон?

— Ну, инспектор, этого я сказать не могу. Насколько мне известно, монсиньор Дель'Акила не произнес ни одного слова о цели своего визита за все то время, что провел здесь. Хотя, уезжая, помнится, производил впечатление человека, потерпевшего поражение.

— Поражение?

— Он как будто постарел на десять лет и сильно похудел.

— А где сейчас этот монсиньор, падре? Как с ним можно связаться?

— К сожалению, это уже невозможно.

— Он не захочет говорить со мной?

— Не то что не захочет говорить, — мрачно сказал священник, — он не сможет говорить.

Гроувс понял и расстроился.

— Он умер?

Уизерс кивнул.

— В Дублине, — сказал он, когда мальчики затянули что-то веселое и новогоднее. — Как-то вечером его зарезали перед собором Святой Марии, будто волки разорвали на части. Помнится, это было очень странно.

Глава 16

Артур Старк, книготорговец и издатель с 1855 года, сам печатал памфлеты Маркса, Энгельса и недавно созданного «Фабианского общества» и крайне болезненно реагировал на те пассажи, где говорилось, что частное предпринимательство препятствует распространению знаний и эксплуатирует отчаяние. Он пытался убедить себя, что его призванием было общественное — если не божественное — благо, и, чтобы унять совесть, часто жертвовал книги на благотворительные цели и в образовательные учреждения. Когда-то он сам был нищим студентом университета, питавшимся каменным хлебом и пившим обессилевший чай с дымными мечтами о будущем процветании вприкуску. Так что ему трудно было не испытывать симпатии к худощавому молодому человеку с желтоватым лицом, который теперь с надеждой стоял по другую сторону прилавка.

Но как раз минувшей ночью он проверял счета — неприятная составляющая его ремесла — и четко понял, что если хочет удержаться на плаву, то ему необходимо реанимировать и впредь следовать некоторым безжалостным инстинктам торговца. Без них ему не продержаться и двух лет. У него было очень мало сбережений на случай непредвиденных обстоятельств и почти ничего на дальнейшее вознаграждение высококвалифицированного труда его помощницы, которое он с большим удовольствием выплачивал.