Фонарь на бизань-мачте - [34]

В одиннадцать я решил лечь спать. Я был в растерянности. Нерушимая тишина окутала дом. Я лег под простыню, пахнущую индийским нардом, я провел ужасную ночь. Мне снилось, что я блуждаю по неоглядной равнине в поисках человека, о котором мне ничего не известно. Затем пейзаж изменился. Я повис на краю пропасти, цепляясь за обсыпающуюся кромку. Сорвавшись, я закричал и проснулся с каплями пота на лбу, ледяными руками и глухо и сильно бьющимся сердцем. Я зажег свечу и начал читать. Когда на востоке занялась бледная заря, я погасил свет и заснул мертвым сном.

XXII

Напрасно прождал я еще два дня. На третий я решил отрядить к Изабелле нарочного с книгой, о которой мы с ней говорили. Так я узнал, что она здорова: слуга увидел ее на пороге бывшей мастерской по изготовлению индиго, переделанной в зерновой склад. Этот третий день показался мне длинней предыдущих. Выпив после ужина кофе, я спустился с террасы. Я вознамерился этой ночью сам пойти к Изабелле, если она не придет ко мне, но едва я сделал два-три шага по диагональной дорожке, как увидел вдали знакомый силуэт. Она быстро шла в темноте, и, когда мы с ней поравнялись, я потерял самообладание.

— Я пережил три ужасных дня из-за вас, — сказал я, — и это тогда, когда нужно было срочно принять какие-то меры…

— Вы зря выходите из себя, Никола, — смеясь, отвечала она. — Мне хотелось лишь дать вам время все хорошенько обдумать. Я боялась, как бы мое присутствие невольно не повлияло на вас. Но сегодня я встретила в Маэбуре господина Букара. Он мне сказал, что ваше решение принято, и вот я здесь…

— Согласны ли вы с моими условиями?

Мы повернули назад к «Гвоздичным деревьям». Сквозь листву был виден сияющий всеми окнами дом, и, ступив на аллею, мы ненадолго остановились. От ветерка, влетавшего в открытые окна, слабо покачивались гардины. Яркий свет отблескивал в темной мебели.

— Как могут мне не годиться ваши условия? — ответила Изабелла, когда мы двинулись по аллее к морю. — Вы оставляете мне мой дом, где я жила со дня приезда в колонию, где я наблюдала, как исподволь отвоевывались эти земли у лесной чащи. Я вам уже говорила, что крепко привязываюсь к вещам. Бросить все, что до сей поры для меня было смыслом жизни, это как будто лишиться корней, так что я бы уже в другом месте на острове не прижилась, уехала бы во Францию. Я очень вам благодарна за ваше решение, которое избавляет меня от всякого беспокойства, и, дав мне возможность доглядывать за столь дорогими мне землями, чувствовать себя нужной.

Отношения наши, казалось, достигли той степени близости, какой между нами не было даже в последние месяцы, и я понял, что должен быть осторожным и пощадить самолюбие Изабеллы. Надо, чтобы она себя сразу почувствовала полезной и по-настоящему нужной. А после…

— Я начала тут кое-какой ремонт, который, надеюсь, закончится через три недели, самое большое — через месяц.

— Ах, Изабелла, оставим разговор о ремонте. По-моему, мы могли бы поговорить наконец о другом, — с нетерпением сказал я.

Она придержала свой шаг.

— Вы становитесь раздражительным, Никола! — сказала она.

— Я человек не светский, — пробормотал я.

— Лишний довод, чтобы заняться делом. Смета, которую мне представили…

Мы простились на том, что мэтр Лепере подготовит купчую во время своего пребывания в «Гвоздичных деревьях».

Вся следующая неделя ушла на уборку маиса. «Невиданный урожай», — сказал Рантанплан, глядя на вереницу волов, впряженных в тележки с початками. Затем, подняв кверху все листья, початки связывают в пучки и вешают под навесами для просушки. Через несколько недель их обмолачивают, а зерно ссыпают в амбары до того часа, когда из него начинают давить масло.

Но как же я был далек от всех этих дел! Я жил в своем собственном, отделенном от всех мире, в котором я был один, где было мне хорошо. Изабелла все время держалась на некотором расстоянии, и я примирился с этим. Я утешал себя тем, что не без боли она отказалась от своего поместья, что иное поведение меня удивило бы и показалось бы недостойным ее. Я был склонен выказывать снисходительность и терпение. Мне было довольно жить ожиданием.

Сувиль и Лепере письменно известили меня о своем прибытии в субботу первого марта. Я решил предоставить Сувилю спальню Франсуа второго, а Лепере поселить у Франсуа третьего. Шкафы и ящики в комнате моего дяди, второго носителя их фамильного имени, были пусты. Его сын исполнил свой скорбный долг и очистил их, я же не мог заставить себя раздать одежду моего брата. У меня возникло было желание сделать это теперь, но я ему не поддался. Это выглядело бы так, будто я изгоняю память о нем из комнаты, в которой он прожил всю жизнь, лишь для того, чтобы предложить ее постороннему человеку, — мне это претило. Я только велел поставить в нее комод, которым никто не пользовался и куда Лепере мог бы сложить свои вещи.

Вся мебель на втором этаже была заперта, а хранителем связки ключей был у нас Рантанплан. Я у него ее попросил. Он не преминул опять упрекнуть меня в том, что я не занял принадлежащую мне по праву наследования комнату Франсуа второго.

— В том же я упрекал и господина Франсуа, и поначалу он отвечал, что-де займет ее, когда женится, но добавлял при этом, что вряд ли такое будет. А за несколько месяцев до своей смерти он как будто бы свыкся с мыслью о возможной женитьбе, потому что он говорил: «Имей терпение, Рантанплан, дай только срок…»