Фолкнер: очерк творчества - [59]

Шрифт
Интервал

Как легко, как соблазнительно было бы сказать: к концу писательской карьеры Фолкнер обрел-таки наконец истинное основание своей гуманистической веры — человек "выстоит и победит" в борьбе, в активном действии.

Но, как и прежде, такой вывод был бы слишком прост. Не говорю уж о том, что в гладкой формуле пропали бы труднейшие поиски аргументов веры, забылись бы все те труднейшие преграды, которые воздвигал Фолкнер на пути человека к самому себе. Но, даже если и оставить эти трудности в стороне, все равно подобное умозаключение выглядело бы насильственным, не вполне согласующимся с эстетикой романа. Ведь некоторая расчисленность, рационалистическая заданность образа главной героини — она неизбежно сказалась на всем художественном строении «Особняка». Что там ни говори, а чувства обитателей Йокнопатофы ослабли, поразительная экспрессия слова ушла из фолкнеровского художественного мира. Потому и силою воздействия «Особняк» уступает, пожалуй, и "Шуму и ярости", да даже и «Деревушке». В ходе художественного переосмысления ранее найденного писатель, как и говорилось, кое-что утратил. При этом ценность «Особняка», конечно, исключительно высока, и заключена она в попытке — впервые на протяжении долгого творческого пути предпринятой — обнаружить в действительности силы, способные {реально} бороться за торжество человечности и демократию.

8. Необходимость Фолкнера

На наших глазах критика, по преимуществу американская, но не только, как бы оправдываясь за долгое невнимание, все настойчивее обращается к Фолкнеру. Библиография одних только книг, посвященных его творчеству, стремительно разрастается: за последнее десятилетие лишь на английском языке их вышло двадцать пять. О журнальных статьях, разного рода публикациях уж не говорю.

Тщательно комментируются самые сложные вещи Фолкнера, объясняется темное и загадочное у него, анализируются основные художественные идеи, исследуется стиль, выявляются связи с далекой и близкой литературной историей.

И только одна проблема остается, кажется, вовсе не задетой, будто бы она и совсем не существует: фолкнеровская традиция в современной литературе.

В советской критике — похожая картина. Авторы статей, даже и самого последнего времени (а число их заметно увеличивается), пишут о принципах художественного видения американского — теперь уже можно это сказать — классика, об особенностях строения его романов, о глубинных источниках творчества. С иными суждениями соглашаешься, другие вызывают на спор, но не в этом дело: чаще всего речь идет именно о Фолкнере, а не о том, чему он научил литературу, что предложил ей. Порой, впрочем, и этот вопрос задевается — в соответствующем разделе книги Т. Мотылевой "Достояние современного реализма", в упоминавшейся статье А. Зверева "Литература на глубине", — но только задевается, ибо не видно, как же реализовала современная Фолкнеру и последующая литература его «предложения».

Такому положению у нас есть, впрочем, законное объяснение: безусловно, сначала нужно было вполне освободиться от груза накопившихся ошибок, ложных суждений, познакомить читателя с истинным, а не выдуманным Фолкнером, растолковать его — а он в толкованиях нуждается, — привить вкус к чтению его романов. Вот и этот очерк творчества писателя преследовал; скромную цель еще раз прочитать Фолкнера, попытаться лучше понять его. И если автору порой и приходилось вступать в полемику со своими коллегами, то спор однозначно шел {внутри} Фолкнера.

Но ведь встает перед нами — уже встала, рискну сказать, — задача более широкого, обобщающего характера: не только поставить Фолкнера в контекст художественных исканий века (это, как говорилось, делается), не только обнаружить в литературной истории его корни,[66] но и проследить пути собственных влияний писателя на современное искусство, найти фолкнеровское в литературе XX века, точно так же, как мы ищем и находим в ней толстовское, традиции Достоевского, Горького.

Разумеется, в кратком заключении проблема эта, требующая коллективных усилий, может быть только обозначена, предложены возможные направления будущей работы.

Понятно, легче всего обнаруживаются подражания или, мягче сказать, близкие переклички с фолкнеровскими темами, образами, стилем в книгах писателей американского Юга. Скажем, в нервических ощущениях Юджина Маклейна, одного из персонажей романа Ю. Уэлти "Золотые яблоки", очутившегося за сотни миль от родного дома, утратившего корневые связи с семьей, явно отзывается духовная катастрофа Квентина Компсона; ощущение близости к тому же усиливается тем, что и внешний контур поведения совпадает почти буквально: подобно фолкнеровскому герою, отправляющемуся накануне самоубийства в свою кошмарную прогулку по окрестностям Кэмбриджа, Юджин Маклейн изливает душу на пустынном берегу Сан-Францисского залива.

Но в подражании неизбежно пропадает живая душа творчества. Кажется, все то же, но слова, тон повествования безжалостно выдают искусственность; искренность переживания вырождается в риторику.

Фолкнер был, пользуясь словами Т.Манна, сказанными о знаменитом австрийском композиторе Густаве Малере, человеком "изнуряюще яркой индивидуальности" — подражать ему дело заведомо безнадежное. Та же Юдора Уэлти, младшая современница своего выдающегося земляка, быстро поняла это: зрелые ее рассказы и романы (особенно последний, переведенный на русский язык, — "Дочь оптимиста") не утрачивают творческих связей с наследием Фолкнера, но теперь родство обнаруживается на уровнях куда более глубоких и значительных.


Еще от автора Николай Аркадьевич Анастасьев
Мухтар Ауэзов

Судьба Мухтара Ауэзова — автора всемирно знаменитой трилогии об Абае — это трагедия триумфатора. Выдающийся представитель первого поколения казахских интеллигентов, человек, удивительно связавший в своей жизни разные эпохи народного бытия, Мухтар Ауэзов пережил со своими соотечественниками и счастье пробуждения к историческому творчеству, и очарование революционной романтикой, и отрезвляющую трагедию ГУЛАГа. Художник и тоталитарная власть, формирование языка самобытной национальной культуры, творческий диалог великой Степи и Европы, столь органично разворачивающийся на страницах книг Ауэзова, — таковы взаимопересекающиеся темы книги Н. А. Анастасьева, известного своими работами о творчестве крупнейших писателей Запада и обратившегося ныне к одной из самых ярких фигур Востока. [Адаптировано для AlReader].


Владелец Йокнапатофы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Я круче Пушкина, или Как не стать заложником синдрома самозванца

Естественно, что и песни все спеты, сказки рассказаны. В этом мире ни в чем нет нужды. Любое желание исполняется словно по мановению волшебной палочки. Лепота, да и только!.. …И вот вы сидите за своим письменным столом, потягиваете чаек, сочиняете вдохновенную поэму, а потом — раз! — и накатывает страх. А вдруг это никому не нужно? Вдруг я покажу свое творчество людям, а меня осудят? Вдруг не поймут, не примут, отвергнут? Или вдруг завтра на землю упадет комета… И все «вдруг» в один миг потеряют смысл. Но… постойте! Сегодня же Земля еще вертится!


Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Автор рассматривает произведения А. С. Пушкина как проявления двух противоположных тенденций: либертинажной, направленной на десакрализацию и профанирование существовавших в его время социальных и конфессиональных норм, и профетической, ориентированной на сакрализацию роли поэта как собеседника царя. Одной из главных тем являются отношения Пушкина с обоими царями: императором Александром, которому Пушкин-либертен «подсвистывал до самого гроба», и императором Николаем, адресатом «свободной хвалы» Пушкина-пророка.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


Рассуждения о полезности и частях драматического произведения

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творчество В. Т. Нарежного

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Романтическая сказка Фуке

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.