Фолия - [22]

— Послушайте, мы не имеем никакого отношения к демонстрации. Мы даже не знаем, по какому поводу она началась.

Ответа не последовало. Тогда Алексис спросил:

— Можно позвонить по телефону? Мадам знакома кое с кем из сотрудников префекта полиции.

— Нет, звонить запрещено.

Оставалось одно — ждать. Женевьева была тут одной из немногих женщин, что давало ей право занять место на скамейке.

— Поверьте мне, я очень огорчен, — сказал Алексис.

— Вы ни в чем не повинны. Это я закричала на полицейского.

— Боюсь, как бы они не продержали нас тут всю ночь.

— Ничего страшного. Только здесь очень накурено, и от дыма у меня разболелась голова.

Час спустя началась проверка документов. Прошло еще несколько часов. Алексис не хотел признаться, что он очень устал и у него тоже болит голова. Их задержали часов в пять вечера. Теперь давно уже стемнело. Около десяти полицейский вызвал Женевьеву:

— Мадам Тремюла…

Женевьева встала. Перед ней открыли решетку. Она взяла Алексиса за руку.

— Этот господин со мной.

Полицейский заколебался, но пропустил и Алексиса. В кабинете полицейского комиссара они лицом к лицу встретились с Тремюла, которого сопровождал Каплунцов — в тесном кабинете он казался поистине великаном. Потом они узнали, что бизнесмена предупредил его друг — сотрудник префекта полиции: ему вручили список задержанных участников демонстрации, и он был очень удивлен, обнаружив в нем знакомую фамилию.

— Спасибо, что ты приехал за нами, — сказала молодая женщина.

Лицо Тремюла казалось белым как мел, возможно, причиной тому было тусклое освещение. Медленно, словно с трудом подбирая слова, он произнес:

— Какое странное место для…

И, не закончив фразу, он упал на бок и обмяк, словно лишившись скелета, который придавал форму его телу. Пока его укладывали на скамью, Женевьева стала пятиться назад, как будто хотела вернуться обратно — за решетку. Алексис двинулся к ней, но тут Каплунцов вдруг шагнул вперед и, отстранив художника, взял Женевьеву за руку.

— Я отвезу мадам домой, — сказал он полицейским. — Господин Валле останется здесь, он сообщит сведения, какие вам могут потребоваться.

Полицейские не возражали. Когда важная персона умирает в помещении участка, это поистине неприятная неожиданность.

15

Тремюла перевезли в больницу, и несколько дней он находился между жизнью и смертью. Члены его компании без конца звонили друг другу, однако узнать что-либо достоверное было трудно. Наконец им сообщили, что опасность миновала. А через неделю, когда Тремюла собирались уже перевести в отделение для выздоравливающих, новый сердечный приступ погубил его.

Женевьеву больше никто не видал. Должно быть, и на этот раз ее семья, пользуясь ситуацией, заставила ее уехать в Туке. Она даже ничего не написала Алексису. Она появилась снова лишь по случаю похорон, которые состоялись в Сент-Оноре д’Эйло. Алексис заметил ее издалека — лицо Женевьевы скрывала длинная траурная вуаль, какие носили в старину. Маленькая Кати шла рядом с матерью в черном пальто, ее рыжие волосы были спрятаны под большой косынкой, что придавало ей вид нищенки. Алексис подумал про себя, что теперь должен заботиться о них обеих. Однако родственники с Севера окружили их кольцом отчуждения. Седеющий мужчина был, очевидно, старшим братом Женевьевы. На похоронах присутствовала также сестра Женевьевы — бесцветная блондинка с ее тайной, а рядом с ней грузный мужчина — должно быть, муж.

Друзей оттеснили на задний план, и они, не сговариваясь, держались вместе. Рядом с Алексисом плакал навзрыд толстый дурень Батифоль.

— Не знаю, как вам всем удается держаться, — сказал он, — но это сильнее меня.

Ну просто реплика из его роли.

На черном покрове был герб с буквой «Т». Орган и хор заполнили церковь музыкой Цезаря Франка, и Алексису слышался в ней отзвук его собственных печальных мыслей.

Монах-доминиканец произнес надгробное слово, взмахивая широкими рукавами. Пока длилась скучная заупокойная молитва, два клошара, прятавшиеся в одном из боковых приделов, затеяли ссору, и пришлось их выдворить из церкви.

Было объявлено, что члены семьи усопшего просят не выражать им соболезнования. Женевьева, следуя за гробом, медленно вышла на центральную аллею кладбища, не поднимая глаз, — насколько об этом можно было судить при том что лицо ее закрывала густая вуаль. У нее был вид сомнамбулы — возможно, ее напичкали транквилизаторами. Алексису казалось, что его рот набит пеплом. Батифоль продолжал всхлипывать.

Катафалк сопровождали на кладбище в Пасси лишь несколько машин.

— Я подвезу вас, — предложил Марманд.

Футболист держался еще более развязно, чем обычно. Алексис подумал, что если Тремюла и в самом деле заставлял Марманда заниматься грязными делишками, то он должен испытывать сейчас облегчение. Отныне он избавлен от всего. В спорте у него было прочное положение. Правда, для вратаря он уже староват, но поговаривали, что он переходит на должность тренера.

Алексис, Нина, Батифоль и Фаншон уселись в машину Кристиана Марманда. Нина не скрывала, что не желает простить Алексису его прогулку с Женевьевой, трагикомически завершившуюся в полицейском участке. Она не пожелала сесть с ним рядом, вся напрягалась при его приближении и бросала на него испепеляющие взгляды. Алексису пришлось пережить несколько скверных минут, когда они наконец оказались дома.