Фокусник (сборник рассказов) - [19]

— Я-то нет. И до сих пор не дрейфил, — хвастливо сказал Воробей. — Стану я их бояться! Все равно отец заберет меня отсюда.

Ботош хмыкнул.

— Ты что? — спросил Воробей.

— Ничего. Не очень жмет?

— Колени только. Немного.

— Ну-ка постой! — Шани ближе притиснулся к дереву, его прикручивали так не в первый раз, он знал, что при этом надо стараться по возможности отгибаться от дерева, выпятить грудь; потом чуть сожмешься, и веревки ослабнут. — А теперь как?

— Теперь хорошо, — сказал Воробей.

— Ты этого монаха знаешь?

— Да. Он был наставником в моем классе у цистерцианцев.

— Это тот, который сказал, чтоб тебя не брали министрантом?

— Угу.

— У, сволочь! — свистящим шепотом сказал Ботош. — А еще погладил меня по щеке!

Парикмахер балансировал на стуле, корпусом слегка наклонился вперед, чтобы дотянуться до угла метелкой из перьев, а другую руку отставил назад, словно балерина.

— Имей я столько клиентов, сколько здесь пауков, я был бы миллионером. — Эта мысль пришлась ему по вкусу, он положил метелку. — А что, Воробей? Опустим дверную решетку — и айда на Балатон. Это тебе не волосы немытые стричь!

— И банджо с собой взяли бы! — воодушевился Ботош.

— Ясное дело… Что это с тобой, а?

Последняя фраза относилась к Воробью.

— Со мной ничего, — поспешно ответил Воробей и безотчетно прикрыл ладонями лежавший перед ним исчерканный лист бумаги. Он сидел на вертящемся кресле, легонько покачивался и давно уже старательно выводил что-то на листочке карандашом.

— А не влюблены ли вы часом, а, сударь?

— Еще чего! — вспыхнул Воробей. — Вы уж скажете!

— Но бумажку ту прячешь, не покажешь небось!

— Какую бумажку?

Парикмахер весело гримасничал, смеялся. Ботош вскочил, оставив банджо в покое, бросился к Воробью, пытаясь выхватить у него бумажку. Мгновение спустя они уже катались по протертому маслом полу. Ботош хохотал во все горло, Воробей тоже пытался смеяться, однако крепко сжимал листок в кулаке, он не отдал бы его ни за что на свете.

— А ну, кончайте, дьяволята! Переломаете мне тут все, и конец заведению, придется на старости лет в бродячие цирюльники записаться!

И парикмахер выругался от души. Впрочем, тут же втянул голову в плечи и, косясь на ребятишек, сказал покаянно:

— Эх, чтоб меня! И поганый мой рот… Вот опять сорвалось с языка! Ну, ничего, как-нибудь замолю грех, верно, мальцы?

— Где щетка? — мрачно спросил Ботош.

— Нет, вы только поглядите, как оскорблен его преподобие!

— Прошу прощения, но вы ведь позволите нам немножко почиститься?

— Обиделся? — спросил парикмахер огорченно и спрыгнул со стула.

— Нет. Но так выражаться не подобает. Это сам святой отец сказал. Нехорошо.

От сдерживаемого смеха нос парикмахера ходил ходуном.

— Ну ладно уж, больше не буду чертыхаться, вот те крест.

Он опять взобрался на стул.

— Тьфу ты дьявол, — бормотал он себе под нос, — эдак я, того гляди, в монахи запишусь.

Воробей стоял возле корзины для мусора и рвал на мелкие клочки свою бумажонку. На ней он по крайней мере сто двадцать раз — словно ему это было назначено в наказание — написал имя МЕЛИНДА, и прописными буквами, и маленькими, и печатными, и в завитках.

Наконец великая победа Мелинды, изорванная в клочья, оказалась в корзинке.

Ботош щеткой отчищал локоть Воробья.

— Н-да, теперь хоть чисти, хоть не чисти, — огорченно проговорил Воробей, поглядев на локоть куртки. — Вот дурень, приспичило тебе здесь бороться!

— Что, славно изгваздались? — спросил парикмахер, наконец достав паутину.

— Ничего, у тети Тэты есть такая жидкость, она нас отчистит, — сказал Воробей, — она и в прошлый раз справилась в два счета. Масляного пятна как не бывало. Ну, пошли!

Ботош, однако же, все не шел, топтался за спиной парикмахера.

— Ну, чего тебе? — спросил парикмахер и повернулся к нему, не сходя со стула. Мальчик был ему как раз до колен.

— Мне бы очень хотелось, чтобы… — проговорил Ботош.

— Чтобы что?

— Чтобы вы меня выучили играть на банджо.

— Святые отцы разрешат тебе?

Воробей ухмыльнулся.

— А ты учиться не хочешь?

— Мне слон на ухо наступил, — гордо сказал Воробей. — А вам, ваше преподобие?

— Мне нет! — сразу оживился Ботош. — Насвистеть вам что-нибудь?

— Давай, давай!

Ботош, раздув живот, старательно принялся насвистывать «Мчится по прериям ковбой молодой».

— Ну, молодец, — похвалил парикмахер, — можешь считать себя уже банджистом.

И опять повернулся к стене, чтобы продолжить свое занятие.

Ребята побежали к тете Тэте.

— А она не заругает? — спросил Ботош.

— Чего там! — сказал Воробей. — Только скорей, не то на литанию опоздаем.

Тете Тэте пришлось потрудиться, пока она оттерла пятна нашатырем.

— Ну, бегите, я тоже приду на литанию, — сказала она. — Чтоб у меня красавчиками были!

Два героя со всех ног припустили к церкви Сердца Иисусова.

Около газового завода Ботош сказал:

— Спорим, что я знаю, в кого ты влюбился!

— Кто влюбился? Ты что, сдурел? — бешено накинулся на друга Воробей, и уши у него запылали.

— В сестренку того парня, которого Бандит отделал тогда и тебе пришлось у него прощения просить.

— Нужны мне эти девчонки, соплячки несчастные! — возмутился Воробей и как последний довод сообщил: — Я даже имени ее не знаю!

Тут он, разумеется, покривил душой. С чего бы иначе сто раз начертал на том листочке «Мелинда»?