Флоренс и Джайлс - [38]

— Господи, сколько же еды пропадает, — заметила я, когда служанка вернулась к чистке тарелок, и тут же пожалела, потому что получилось ужасно ненатурально — прямо Джайлсова школа театрального искусства. Но Мег так сосредоточилась на своем занятии, что ничего не заметила.

— Ну да, — поддержала она, — и ведь с каждым разом все хуже… — Она взглянула на меня: — Если бы вы ели как следует, доедали до конца все, что вам положили, мисс Флоренс, тогда не пришлось бы бегать на кухню за печеньицем.

— Но я съела весь свой ужин, — возразила я, — и Джайлс ел много. Ты разве не заметила, что у нас стало больше объедков с тех самых пор, как приехала мисс Тейлор?

Мег поразмыслила над моими словами.

— А ведь и верно, теперь, когда вы сказали, барышня, я вижу, что, пожалуй, так оно и есть.

Она еще немного подумала, пожала плечами и с шумом опростала в бак последнюю тарелку, так скрипя ножом по фарфору, что я изо всех стиснула зубы, чтобы не заткнуть уши пальцами.

— Да, эта леди, должно быть, ест, как птичка, мисс Флоренс, потому что, если это ее тарелка, стало быть, она оставила всю свиную отбивную целиком, даром что накрошила на куски. Ей, видать, больше нравится резать, чем кушать.

У меня при этих словах по спине пробежал холодок. «О, мой милый, так бы и съела тебя!» — зазвучало у меня в ушах, и я припомнила, с какой голодной жадностью гувернантка ночью смотрела на Джайлса, будто с трудом боролась с искушением впиться зубами в его нежную плоть.

— Вот они, — добавила Мег, — эти надутые дамочки, все они таковы. Важничают, жеманятся, только и думают, что о своей фигуре. А что до меня, так я даже рада, что не такая. У меня есть дела поважнее, чем день-деньской беспокоиться о талии.

Словно в подтверждение своих слов Мег, закончив чистить тарелки, подошла к шкафу, опять вынула жестянку с печеньем и выудила по штучке себе и мне.

17

Что же мне теперь делать? Ведь я — просто маленькая девочка двенадцати лет от роду, сирота, я одна-одинешенька на всем белом свете, и положиться мне не на кого, если не считать нескольких глуповатых слуг и, разумеется, братца, который не мог поддержать меня, а, наоборот, сам отчаянуждался в моей защите. Я хотела было написать дядюшке, но, поразмыслив, поняла, что и с этой стороны помощи ждать не приходится. Во-первых, он считал, что я не знаю грамоты, а из того, что я о нем знала, было очевидно: узнав о подобном неповиновении, он не только не захочет помочь, но скорее как-нибудь накажет меня. Кроме того, дядя всегда страшно досадовал, когда у нас в Блайт-хаусе что-то шло не так, отвлекая его от дел и заставляя тратить время на решение наших проблем. Я вспомнила дядюшкины письма после трагического происшествия с мисс Уитекер — злобные и раздраженные, особенно когда выяснилось, что огласки избежать не удалось. Тогда у дядюшки внезапно возникли срочные, не терпящие отлагательства дела, которые не позволили ему даже ненадолго отвлечься, чтобы присутствовать здесь во время следствия и участвовать в судебном разбирательстве.

Меня всегда поражало, каким хитрым и изворотливым может быть ум человека, по крайней мере мой ум. Я совсем было отчаялась, поняв, что нечего ждать помощи от единственной родни, от дяди. Однако мой разум, продолжая без устали трудиться (он, поверьте, работал сам по себе, без всякого вмешательства с моей стороны), перескочил к воспоминаниям о следствии, а от них — кое к чему, что дало мне проблеск надежды. Капитан Хедли — человек весьма умный, хорошо образованный, но при этом лишенный высокомерия, столь распространенного у взрослых по отношению к детям. Человек, умеющий и готовый внимательно выслушать то, что ему рассказывают.

Теперь я была твердо уверена, что могу считать капитана Хедли своим настоящим другом. Я вспомнила наш с ним первый разговор, когда он сидел за своим письменным столом, переплетя длинные и тонкие гвоздепальцы, а концы больших пальцев уперев себе в нос. Внимательно, не перебивая, капитан выслушал то, что он называл «моей версией событий».

Я повторяла то, что уже поведала полицейскому, допросившему меня сразу после «событий». Время от времени я умолкала, чтобы вытереть глаза носовым платком, потому что не могла сдержать слез, они так и лились, или сделать глубокий вздох, прежде чем продолжить рассказ. Капитан, не перебивая, внимательно выслушал до конца, потом помолчал немного, сверля меня глазами из-под скрещенных пальцев, словно я была мертвым зверьком или птицей, которую ему предстояло препарировать.

— Мисс Уитекер упала прямо в воду? — спросил он наконец.

— Ну да, по крайней мере, так мне помнится… — Я замолчала, пытаясь припомнить точнее. — Да, я уверена, что так и было. Я уже говорила, она встала, чтобы забрать у меня весла, и тут лодка закачалась, а она оступилась и, по-моему, наступила на подол своего платья, а потом упала за борт.

Он выпрямился и еще немного подумал.

— И больше ничего не произошло?

— Ничего, сэр. Во всяком случае, я больше ничего не помню. Все случилось так быстро.

— И вы говорите, она упала прямо в воду?

— Да, сэр, прямо в воду.

— Не ударилась ли она головой о борт лодки, когда падала?