Флоренс Грин - 81 - [4]

Флоренс, по моим наблюдениям, старательно избегает жизненных неувязок. Она выставляет себя несчастнее, чем на самом деле. Она раз и навсегда решила быть интереснее. Она опасается нам наскучить. Она подтверждает свою индивидуальность. Она вовсе не собирается уходить на покой. Знает ли Вперед Христианин что-нибудь о крупнейших озерах мира? Избавьтесь, в случае необходимости, от прислуги. Я избавляюсь от тебя, одаренность, похоже, пронизавшая меня. Она перенеслась на машине из Темпельхофа в американскую зону, поселилась в отеле, пообедала, посидела в кресле в вестибюле, разглядывая молодцеватых американских подполковников и их розовощеких немецких девушек, и пошла прогуляться. Первый немецкий мужчина, которого она увидела, оказался полицейским-регулировщиком. Он носил форму. Флоренс добралась до островка ожидания и подергала полицейского за рукав. Тот мигом согнулся перед милой американской старушкой. Она подняла свою трость, трость 1927 года из Йеллоустона, и шарахнула его по голове. Регулировщик упал, как подкошенный, прямо посреди улицы. Потом Флоренс вместе со своей тростью поспешно поковыляла в торговый центр и принялась уже там избивать людей, мужчин и женщин, без разбору, пока ее не усмирили. «Формула Обращения». Можно вам спеть «Формулу Обращения»? Флоренс сделала то, что сделала. Ни больше, ни меньше. Она вернулась на родину под надзором, в военном самолете. «Почему у вас дети убивают всч подряд?» «Потому что все уже давно убиты. Все абсолютно мертвы. И вы, и я, и Вперед Христианин.» «Вы не слишком-то жизнерадостны.» «Это правда.» Начало писем к жене младшего графского отпрыска: Мадам…. «Мы установили ванну на первом этаже, когда у нас гостила Ида. Ида была сестрой мистера Грина и не могла скакать по лестницам.» Как насчет Касабланки? Санта Круз? Фунчала? Малаги? Валетты? Ираклиона? Самоса? Хайфы? Котор-Бей? Дубровника? «Я хочу сменить обстановку,» — говорит Флоренс. «Чтобы буквально все было по-другому.» В творческом сочинении, необходимом, но не достаточном для поступления в Школу Известных Писателей, Баскервилль разродился «Впечатлениями об Акроне», начинавшимися: «Акрон! Акрон был заполнен людьми, шедшими по улицам Акрона, неся маленькие транзисторные приемники, которые были включены.»

У Флоренс есть Клуб. Клуб собирается по вечерам каждый вторник в ее старом, огромном и плоском, напичканном ванными доме на Бульваре Индиана. Клуб — это группа людей, которые, в данном случае, собираются, чтобы декламировать и слушать стихи во славу Флоренс Грин. Для допуска нужно что-нибудь сочинить. Что-нибудь, обычно начинающееся в духе: «Флоренс, хоть ты и старушка, но такая веселушка…» Поэма Вперед Христианина начиналась «Сквозь все мои звенящие мгновенья…» Флоренс носит поэмы об себе в кошчлке, они скреплены в здоровенный мерзкий ком. Воистину, Флоренс Грин — невероятно богатая, невероятно эгоцентричная чокнутая старушенция! Шесть определений описывают ее таким образом, что сразу понимаешь: она — чокнутая. «Но вы не ухватили жизненной правды, сущности!» восклицает Гуссерль. И не желаю. Его экзаменатор (это был Д. Дж. Рэтклифф?) сурово говорил иногда: «Баскервилль, вы палите по воробьям, дискурсивность не есть литература.» «Цель литературы,» — весомо ответствовал Баскервилль, — «созидание необычного объекта, покрытого мехом, который разбивает вам сердце.» Джоан говорит: «У меня двое детей.» «Ради чего?» — спрашиваю. «Не знаю,» — отвечает. Я поражен скромностью ее ответа. Памела Хэнсфорд Джонсон слушает, и его лицо видоизменяется в то, что можно назвать гримасой брезгливости. «То, что вы говорите, — ужасно,» произносит он. И он прав, прав, совершенно точен. То, что она сказала, Наипервейшая Гадость. Мы ценим друг друга по репликам, и силою этих реплик и той про сестер Эндрюс любовь становится возможной. Я ношу у себя в бумажнике восемь параграфов генеральского Приказа, зачитанных адъютантом моей юной безупречной Армии для рядовых: «(1) Вы находитесь в этой Армии, потому что хотите. Так что делайте то, что говорит Генерал. Кто не сделает так, как сказал Генерал, будет вышвырнут из Армии. (2) Задача Армии — делать то, чего говорит Генерал. (3) Генерал говорит, чтобы никто не стрелял, пока он не скажет. Это важно, потому что когда Армия открывает огонь по чему-нибудь, все делают это вместе. Это очень важно, и тот, кто так не сделает, будет лишен оружия и вышвырнут из Армии. (4) Не бойтесь шума, когда все стреляют. Больно не будет. (5) У всех хватит патронов, чтобы сделать то, чего хочет сделать Генерал. Те, кто патроны потерает, больше их не получат. (6) Разговаривать с теми, кто не в Армии, категорически запрещается. Другие люди Армии не понимают. (7) Это серьезная Армия, и тот, кто смеется, будет лишен оружия и вышвырнут из Армии. (8) А Генерал сейчас хочет вот чего — найти и уничтожить врага.»

Я хочу поехать туда, где все иначе. Простая, совершенная мысль. Старушенция требует полной новизны — никак не меньше. Ужин закончился. Мы прикладываем салфетки к губам. Кимой и Мацу остаются нам, вероятно временно; верхняя ванная протекает без ремонта; я чувствую, деньги уплывают, уплывают от меня. Я молодой человек, но очень одаренный, очень обаятельный. Я редактирую… Я уже все это объяснял. В тусклом фойе я запускаю руки в вырез желтого платья Джоан. Это опасно, но так можно выяснить все раз и навсегда. Потом возникает Вперед Христианин — забрать свое новое желтое пальтишко. Никто не воспринимает Флоренс всерьез. Как можно всерьез воспринимать человека с тремя сотнями миллионов долларов? Но я знаю, что когда позвоню завтра, никто не ответит. Ираклион? Самос? Хайфа? Котор-Бей? Ее ни в одном из этих мест не будет. Она будет где-то еще. Там, где все иначе. На улице дождь. В моем дождливо-синем фольксвагене я еду по дождливо-черной улице, думая почему-то о «Реквиеме» Верди. И начинаю закладывать на крохотном автомобильчике совершенно идиотские виражи, и начинаю петь. Первую часть великой «Господи помилуй».