Флоренс Адлер плавает вечно - [65]

– И так целый день? – спросил Айзек. Джозеф говорил что-то о новом подходе и режиме, но Айзек ушел так глубоко в свои мысли, что даже не расспросил о подробностях.

– Целый день.

– Зачем?

– Доктор Розенталь считает, что это поможет снизить давление.

– Темнота?

– И другое.

– Оно правда такое высокое?

– Не знаю. Да.

Всегда ли их беседы ходили по кругу? Фанни лежала в больнице уже почти два месяца, и казалось, будто за это время он разучился с ней разговаривать. У него когда-либо вообще это получалось? Он не был уверен.

Айзек был ненамного лучшим собеседником, когда забрел в «Пекарню Адлера» восемь лет назад.

– Я могу вам помочь? – с любопытством спросила Фанни, опираясь на стойку.

Айзек попросил буханку халы, надеясь, что та послужит ему обедом, а может, и ужином, достал из кармана мелочь и отсчитал свои последние монеты. Он провел в Атлантик-Сити почти неделю, и, если бы вскоре ему не удалось найти работу, пришлось бы пешком преодолевать сорок миль обратного пути до Аллайанс с поджатым хвостом.

– Вы у нас впервые? – поинтересовалась она, заворачивая хлеб.

– Я только приехал.

– Откуда?

Айзек ненавидел признавать, что приехал из Аллайанса. Это слишком многое говорило о нем.

– Уэст-Палм-Бич.

Фанни приподняла брови и передала ему пакет.

– Экзотично.

– Временами, – отозвался он, мучительно надеясь, что похож на парня, который много где побывал.

Айзек передал Фанни деньги. Она была привлекательной девушкой. Не красавицей, как некоторые из тех, с кем он гулял в Уэст-Палм-Бич, но определенно симпатичной.

Айзек купил еще три буханки за три последующих визита в пекарню, прежде чем снова увидел Фанни. В следующую пятницу, чтобы без нужды не покупать халу, он дважды прошел мимо магазина, только чтобы убедиться, что она стоит на кассе.

– Я заходил вчера, но вас не было, – сказал он, добравшись до начала очереди.

– По четвергам я хожу в секретарскую школу.

– Вот оно что. А по средам?

– Вы и в среду заходили? – На лице Фанни расцвела улыбка.

Айзек попытался вспомнить, как разговаривал с потенциальными покупателями в «Апельсиновой роще» – людьми, которые не могли позволить себе покупку земли, но которые все равно страстно ее желали. Иногда лучше было подыграть им, принять их за Рокфеллеров и не обращать внимания на дырки в их туфлях. Но в других случаях отличной тактикой была честность – признание, что сперва платежи могли заставить их затянуть пояса потуже, но результат стоил того.

Он не мог позвать Фанни на ужин или даже на коктейль. Люди в очереди позади него начали возмущаться, и он попытался быстро что-то придумать.

– Я возьму еще одну буханку, – сказал он. – И может позднее мы могли бы прогуляться до гавани и покормить уток.

Она засмеялась.

– Не будем говорить отцу, что вы думаете о его хлебе.

– Вообще-то я думаю, что эта буханка просто отличная, – сказал Айзек. – А вот две другие у меня дома уже немного подсохли.

Один взгляд, и он знал, что она купилась. Продавай он землю, она была бы готова подписать документы на месте.

– Эй, Фан, – обратился Айзек в темное ничто больничной палаты. – Ты помнишь день, когда мы встретились? В пекарне?

Она согласно промычала в ответ.

– Что ты подумала обо мне?

Палата на минуту погрузилась в тишину.

Айзек встал и подошел к кровати, нащупал край матраса и тонкую простыню, что покрывала жену. Он коснулся ее плеча.

– Подвинешься?

Она отвернулась и чуть подвинулась к дальней стороне кровати, освобождая достаточно места, чтобы он прилег рядом. Когда они оба устроились, он прижался грудью к ее спине, от плеч до бедер, положил руку на ее раздавшийся живот и накрыл обоих простыней. Она заговорила.

– Тогда я думала, что если не коснусь тебя, то умру.

Он улыбнулся в основание ее шеи, чувствуя, как начинает возбуждаться. Его ухаживания состояли в одних только длительных прогулках, каждая из которых была не более чем прикрытием для поиска тихих уголков Атлантик-Сити, уголков, где они могли бы без свидетелей познакомиться поближе. Между Нью-Гэмпшир и Мейн-авеню толпы значительно редели, но Набережная продолжала возвышаться. По вечерам, после захода солнца, Айзек вел Фанни по ступеням на пляж и под Набережную, где мог целовать ее губы, шею, ключицы, а когда они привыкли друг к другу – розовую плоть ее груди. Ее соски у него во рту становились твердыми как вишневые косточки. Шаги прохожих над их головами сливались с шумом волн и заглушали тихие стоны Фанни. Несколько раз Фанни умоляла не сдерживаться, но Айзек практиковал воздержание за них обоих, дожидаясь, пока ее родители не согласятся на брак, пока он не начнет работать в пекарне, пока не определится дата свадьбы. В день, когда Труди Эдерле переплыла Ла-Манш, и остальные жители Атлантик-Сити сидели, приклеившись ушами к радио, Айзек привел Фанни в комнату, которую снимал на Лексингтон-авеню, и поглотил ее.

– Первая американка на финише, – заявила Фанни в его голую грудь, когда он перекатил ее на спину и начал заново.

– Ты переживала? – спросил он сейчас.

Она слегка подвинулась, освобождая между ними место для его эрекции.

– Переживала?

– Что я не справлюсь?

Она заколебалась, или ему так показалось, но тут их отвлекло слабое дрожание под его рукой.