Флора и фауна - [52]

Я прислушалась и поняла, что это плачет котенок. Видно, голоден и мал настолько, что с «мяу» еще не знаком, потому что выходило у него тоненькое «еуу». Я, конечно, не Гринпис, но малыша жалко. Пришлось оставить горизонтальное положение и принять вертикальное. Пара шагов до входной двери, незначительное усилие, чтоб открыть ее, и я увидела вжавшегося в угол меж моей квартирой и Галининой маленького серого котенка с огромными испуганными глазами. Но смотрел он не на меня.

В какую-то долю секунды сложилось то, что котенок не мог взяться из неоткуда и тем более не мог смотреть в сторону полутемной, холодной лестничной площадки, если перед ним открыли дверь к теплу и свету. Если действительно потерялся, замерз, голоден — он бы юркнул в квартиру, даже если б я встала, как вратарь на воротах. Но котенок продолжал жалобно пищать и смотреть в темноту.

`Опасность', - мелькнуло у меня, и я тут же отпрянула в квартиру.

Вовремя — в дверь перед моим носом воткнулся добротный охотничий клинок, из темноты появился мужчина в черном и попытался продемонстрировать пару приемов из суррогата карате и айкидо. Но пространство на площадке меж дверей маленькое, тесное — особо не разбежишься, не размахнешься. Я отпрянула от подошвы литых ботинок и душевно въехала дверью по черной вязаной шапке по физиономии нападающего, а заодно взвыла, как противопожарная сигнализация, надеясь всполошить всех в радиусе пятидесяти метров. Сигнал прошел через двери и стены беспрепятственно, и те, кто не спал, потянулись к замкам, чтоб узнать, кто это кричит, и, понятно, покричать в ответ. Система собачьей стаи всегда срабатывала — одна залает — другие подтягиваются, и только после соображают — чего это мы лаем и на кого?

Умарханов, дородный джигит в майке вылетел на площадку первым и сходу начал кричать, что это не дом, а психлечебница. Потом начали подтягиваться жильцы с нижних и верхних этажей с теми же ремарками. Каратист, быстро сообразив, что потерпел фиаско, ринулся в темень лестничного проема и спустился на выход из подъезда быстрее лифта.

Понятно, что никто его не запомнил, а большинство даже не видели, хоть он и проложил курс меж их телами. Это я называю конфликтом зрения и ума. Головы жильцов уже сообразили, что их хозяева стали свидетелями нападения, и спешно стерли все памятные файлы, дабы не напрягать излишними проблемами, ноги развернулись на сто восемьдесят градусов и спешно направились обратно в бункеры благоустроенных квартир. Хлопки дверей были почти синхронными.

Остался один Умарханов — у него с головой проблема произошла — файлы заклинило наглухо по совокупности впечатлений. Глаза во всю смотрели на меня, пытаясь проникнуть дальше кружевного пеньюара, воображение уже рисовало картинки спасения прекрасной дамы, процесс ее благодарности на шикарном диване среди множества бархатных подушек, его героическое совокупление. Убежавший же мужик в черном в эти картины не вписывался. Ушел? Нашим лучше.

Умарханов гордо выпятил живот, думая, что выпячивает грудь, и шагнул ко мне, протягивая руки в пылу своих иллюзий:

— С вами все нормально?

Интересно, он всерьез подумал, что я упаду ему на руки и возблагодарю за спасение самым незатейливым способом?

— Да, а вот с ним не очень! Икает! Обогрейте животину — я в Гринпис позвоню, порадую чуткостью местных жителей! — ткнув пальцем в сторону котенка, грянула я басом, что не вязался с моей внешностью вожделенной одалиски. Вытащила рывком нож из двери и захлопнула ее: представление окончено. Для вас, господин Умарханов. А для меня оно только началось.

Через пять минут, влетев в джинсы и темную водолазку, я уже вскрывала дверь на чердак, имея четкий план воздаяния.

Во-первых — звонок другу. И Бог с ним, с нарушением субординации.

Во-вторых, возвращение оружия в приписанные ему ножны.

В-третьих, узнать, в конце концов, какого черта Лейтенант не соответствует ни своей должности, ни фамилии. Если он свой — то чего ж лазутчиков пропускает и меня, хрупкую нежную женщину, от ворогов не защищает? Если чужой — то пусть спит по адресу службы — нечего мне тут пейзаж своей немытой машиной осквернять.

Пробираясь меж чердачных залежей мусора и пыли, я душевно полаялась с Макрухиным, потом подняла Павла Олеговича с далеко не супружеского ложа и словесно накатала телегу на его служащих, заодно заверив, что более служить на благо Селезневки не намерена, раз оная столь отвратно относится к гостям. Пока тот соображал, с какой горы я упала, осмелившись разговаривать с ним в таком тоне, я мило попрощалась, пожелав ему длинной ночи в дружеских беседах и скорейшего обнаружения новых вкладчиков в благотворительный фонд города, и добралась до выхода с чердака в районе последнего подъезда дома.

Вскрывая замок решетчатой дверцы выхода, у меня возникла дилемма: кого первого навестить — Кирюшу или Ванюшу? На последнего столь глупая эскапада с ножом была не похожа, впрочем, возможно, это мое личное пристрастие к мужчине играло с моей логикой. Удивляясь самой себе, я питала надежду на напарника, и потому в его осветленный образ каверзность не вписывалась. Да и по здравому размышлению, если б он хотел меня убрать — убрал бы легко и без всяких дурных инсценировок нападения — выдал бы шоколад с синильной кислотой как дружеский презент, или слегка уколол каким-нибудь особо заумным веществом, которое при вскрытии не выявляется. Топорность произошедшего инцидента больше на месть дилетанта похожа, а кто у нас такой «умный» и мстительный? И думать не надо — Кирюша. Мало я ему крылья подрезала да еще клювом в землю ткнула.