Флибустьеры - [89]

Сахем внимательно осмотрел их. Апачи, не отрываясь, глядели на него.

— Прекрасно! — промолвил наконец Черный Медведь. — Мой сын убил одного Длинного Ножа и одного гачупина.

И он возвратил оба скальпа воину, который опять прицепил их к поясу.

— Открыли ли бледнолицые следы апачей?

— Бледнолицые — кроты, они хороши только в своих каменных селениях.

— Что же сделал мой сын?

— Малая Пантера в точности исполнил все, что приказывал ему сахем. Когда он убедился, что бледнолицые не хотят идти в пустыню, то появился перед ними и стал дразнить их. Они гнались за ним в течение целых трех часов и вновь оказались в глубине великой пустыни.

— Хорошо! Мой сын поступил как следует. Что еще он сделал?

— Когда Длинные Ножи зашли достаточно далеко, он скрылся, убив двоих из них, которые отъехали в сторону. Он оставил по себе память. Затем он направился к лагерю воинов своего племени.

— Мой сын устал, час покоя пришел для него.

— Нет еще, — серьезно ответил индеец.

— О-о-а! Что хочет сказать этим мой сын?

При этих словах Тигреро почувствовал, как сердце у него замерло от какого-то ужасного предчувствия.

Индеец продолжал:

— В пустыне Длинные Ножи не одни. Малая Пантера открыл и другой след.

— Другой след?

— Да! Этот след едва заметен. Отряд состоит всего из семи лошадей и трех мулов. Я даже узнал по поступи одну из этих лошадей.

— О-о-а! Пусть мой сын объяснит, что это за след.

— В пустыню вошли семь гачупинов с одной женщиной.

Взор сахема загорелся.

— С бледнолицей женщиной? — переспросил он.

Индеец утвердительно кивнул головой.

Сахем с минуту размышлял, затем на лицо его опять легла маска обычного бесстрастия.

— Черный Медведь не ошибся, — начал он. — Он чувствовал запах крови. Его дети апачи будут иметь хорошую возможность поохотиться. Завтра на рассвете воины сядут на коней. Вигвам сахема пуст. Предоставим Длинных Ножей их судьбе, — прибавил он, обращая глаза свои к небу, — Нианга, дух зла, скоро ополчится на них и поглотит их в песках. Владыка Жизни призовет бурю. Наш труд совершен, пойдем теперь по следам гачупинов и как можно скорее возвратимся в наши земли охоты. Скоро в пустыне завоет ураган и всю ее перевернет. Дети мои могут предаться сну, вождь один будет бодрствовать за них. Я сказал.

Воины поднялись, молча поклонились и один за другим отошли, чтобы улечься на песке.

Через пять минут они уже глубоко спали, один Черный Медведь бодрствовал. Подперев голову руками, он упорно глядел на небо. Иногда суровое выражение лица его сменялось едва заметной усмешкой.

Какие мысли посещали сахема? О чем думал он?

Дон Марсиаль угадывал эти мысли, и кровь леденела в его жилах.

Еще полчаса оставался он неподвижен в своей засаде, чтобы не подвергнуться опасности быть открытым, затем спустился так же, как и пришел, с еще большими предосторожностями, так как в пустыне воцарилась такая тишина, что самый легкий звук неминуемо уловило бы чуткое ухо индейского вождя.

Теперь же, после всего услышанного, он более чем когда-либо боялся быть захваченным в плен.

Наконец он целым и невредимым добрался до места, где оставил свою лошадь.

Некоторое время Тигреро, бросив поводья на шею благородного животного, ехал шагом, обдумывая то, что ему довелось услышать, и прикидывал, каким образом можно было бы отвести от его спутников ужасную опасность, нависшую над ними.

Как спасти донью Аниту? Бесчисленное число раз повторял он себе этот вопрос, но не находил ответа.

Долго ехал он так, свесив голову на грудь, тщетно отыскивая подходящее средство, которое дало бы ему возможность выйти из ужасного положения, в котором они очутились. Вдруг у него блеснула мысль, он гордо выпрямился, бросил вызывающий взгляд в сторону невидимых уже врагов, пребывающих в предвкушении победы и легкой добычи, всадил шпоры в бока лошади и поскакал галопом.

Когда он прибыл к месту стоянки своего отряда, то увидел, что все спали глубоким сном, за исключением пеона, стоявшего на часах.

Было уже довольно поздно, около часа ночи. Луна светила так ярко, что все было видно как днем. Тигреро знал, что до рассвета апачи не тронутся с места. В его распоряжении оставалось еще часа четыре, и он решился воспользоваться ими наивыгоднейшим для себя образом. Четыре часа, если не упускать благоприятного случая, много значат для преследуемого.

Тигреро начал с того, что стал обтирать свою лошадь сухой травой. Такой массаж должен был возвратить бодрость и эластичность ее мышцам; это было необходимо для нее в предстоящем путешествии. Затем при помощи пеонов он навьючил мулов и оседлал остальных лошадей.

Сделав все это, он с минуту постоял в раздумье и затем стал обвязывать копыта лошадей небольшими кусочками бараньей кожи, наполненной песком.

Хитрость эта должна была, по его мнению, сбить с толку индейцев, которые, потеряв ведущий их след, предположили бы, что идут не в ту сторону.

Для большей верности он приказал оставить под скалой две-три бутылки с мескалем. Он знал, что апачи большие любители спиртного.

Когда все было сделано, Тигреро разбудил дона Сильву и его дочь.

— В седло! — проговорил он тоном, не допускающим возражений.

— Что такое, что случилось? — вопрошал, еще не успев стряхнуть с себя сон, асиендадо.