Флейтистка на часовом холме - [3]
На третий день — свобода! Ни зятя, ни удушающей невидимости… Спокойно дошел до автобусной станции… Шел кружным путем, окраинными переулками… Никого знакомых не встречал… Билет взял на крышу… А набралось народа… Опять — никого знакомых… Везение? Или… ну, до такой степени все не организуешь… Было очень жарко. Думал всю дорогу, как дочь переносит жару. Только это тревожило…
Психиатрическая больница для хронически больных, оказалось, не была конечным пунктом маршрута… Он сошел один… К правому боку прижимал пестрый пакет с фруктами… Ворота заперты… Звонком вызвал сторожа из будки… Неприемный день (а он так и хотел!)… дневной сон… Но он приехал издалека… Сестра… Столько лет не видел, даже не знал…
Шел по асфальтовой дорожке… Тихо… жарко… Высокие кирпичные здания, на первых этажах окон нет, не заглянешь… В приемном покое стал узнавать… Пусть думают, будто он принял игру всерьез! Вот и меры предосторожности… и многого не знает… А можно ли поверить в такое? Или они его не знают!… Но… уже нет времени…
Он ищет Марину Ташеву… Нет?… Может быть, Камбарова? Матери ее фамилия была — Камбарова… Здесь Камбарова? Она, она… Уже пять лет?… Вот он и не мог найти в столичных больницах… Давно, давно заболела… Умерли, умерли родители… Двоюродная сестра… Искал в Карлуково, да… Там и посоветовали… Ну, Карлуково — это же центр… Такой один на всю Восточную Европу… Шумно, шумно… А здесь тихо… Да, наверно, ей покой нужен, потому и перевели… Какой у вас здесь сад!...
Вдыхал тяжеловатый дух разогретой солнцем зелени и зрелых цветочных лепестков… Обслуживающий персонал в обычной одежде… нет гнетущих белых или зеленых халатов… Словоохотливая женщина, полноватая, круглые, очень черные глаза, широкое переносье… заметилось ему… — Никто не навещает нашу Маринку!… Бедная девочка!… Можно, можно с ней поговорить… Это даже хорошо!… Хорошо, что нашли!... Эти фрукты? Можно!… Только одна формальность… в этой тетради… Ташев? Слышала такую фамилию!… Часто встречается такая… Нет, нет, не беспокойтесь!… Поговорите!… Мы никогда не подслушиваем!… А больной разве не человек? Даже нужны больным свои секреты, тайны!… Здесь никто не помешает!… Немножко подождите!… Наверно, уже проснулась!… Сейчас приведу!…
Окно раскрыто… как жарко… древесными живыми листьями пахнет… Яркая пестрота пакета — на светлой столешнице… Один… Наедине с собой… Помимо, мимо всех игр… Помимо эгоистической жажды быть свободным, как-то осуществлять себя… Флейтистка — это истинное, это — вера!...
…ее и вправду вывели… эта женщина вывела, ласково придерживая, приобнимая за спину… приговаривала ласково… — вот наша Маринка… умница… девочка… хорошая…
Вот он видит Флейтистку… Он может продолжить прежнюю свою жизнь — играть во все эти игры, говорить и писать много разных слов, убедительно имитирующих (а, может, это и есть правда?) воодушевление, искреннее возмущение, правдивый рассказ о виденном, горячие споры, полемику… Но ведь в глубине души, это еще с детства, от отца, от его восторженного преклонения; в глубине души он верил! Он затаился надежно, никто кроме Вани, его младшей дочери, не знал, как горячо он верит! Он и ей передал свою веру! И она верит, чисто, искренне…
И вот он видит эту женщину и чувствует, как все утрачивает смысл. Потому что смысл — не в играх, и не в тех многих словах, и даже не в том, чтобы свободно осуществлять себя… Смысл в том, что он всегда в глубине души — верил!… И кем он станет для дочери? Без этой веры… Обычным человеком, который заботится о ней, применяется к обстоятельствам, ворчит на правительство, находит хорошую работу; окружает близких тысячами бездуховных мелочных и мелких заботливостей… Таким он будет с ней?… И ей станет душно с ним?… Станет!… Он ведь знает, какая она!… И она не потерпит его таким!… Это муж ее может быть таким. Но не отец!… А нехорошо… кажется, он не любит зятя… Да и не было повода для взаимной приязни… Придется им обоим скрывать эту свою неприязнь от нее, от Вани… Вот еще работа!… Отчего он так сумбурно, поспешно говорил с дочерью?… Но это мягкая нежность, восторг, радость в ее голосе, когда сказала о Флейтистке… Она узнает сразу!… Она все эти чувства испытала!… Но ведь и он знает, он не сомневается — это Флейтистка!… И ничего! Ничего, кроме этой мужской, вялой какой-то констатации — она немолода, некрасива… И он ее узнал, и в этом нет ничего сверхъестественного! Он же знал ее пятилетней девочкой! Он хорошо помнит ее! Ее можно узнать и сейчас… Но если она — то же самое существо, единое с этим человеком… помнит свое детское чувство обоготворения… Это он помнит!… Но где сходство? Нет!… Кого-то все же она ему напоминает… Или просто саму себя, ту, пятилетнюю…
