Флэшмен в Большой игре - [19]

Это был изнурительный подъем, так как расщелина посредине заросла шестифутовыми кустами вереска, сквозь которую петляла лишь кроличья тропа. На вершине вновь начинался пихтовый лес, и я остановился лишь после того, как мы достаточно в него углубились. Я тяжело дышал, а мой горец присел рядом и улыбнулся как ни в чем не бывало.

— Вот так гонка, — недоуменно произнес он, — наверное, хотите стать героем дня. Куда так бежим и зачем?

— Эта штука заряжена? — вместо ответа спросил я, крепко сжимая ружье.

— Для чего бы это? — расплылся в улыбке этот клоун, — мы доберемся до оленей не раньше чем через добрые полчаса. А здесь стрелять не в кого.

— Заряди эту чертову штуковину, — приказал я.

— Да что вы себе вбили в голову, что так торопитесь? Ружье можно тащить и без заряда.

— Проклятье, делай, как говорю! — воскликнул я, так что парень пожал плечами, сплюнул сквозь зубы, чтобы выразить свое презрение, и неохотно начал закладывать заряды.

— Смотрите, теперь в стволах две большие пули, — проворчал он, передавая мне ружье. — Если вы начнете стрелять так же быстро, как бегать, то успеете сбить парочку охотничьих фуражек, прежде чём мы увидим оленя.

Эти шотландцы и понятия не имеют о том, как себя вести.

Я выхватил ружье у него из рук и двинулся дальше через лес. Минут десять мы продирались сквозь заросли, все вверх и вверх по очередной промоине, затем прошли по скалистому выступу над глубоким протоком, где мгла висела над водоворотами в тени рябиновых деревьев, а клочья пены медленно дрейфовали к бурым заводям. Сумрак по-прежнему все сгущался, хотя совсем недавно был полдень; не было ни следа, ни звука живой души вокруг и ничего, ни малейшего движения на невысоких холмах, лежащих ниже нас.

К этому времени все спрашивал себя — а не слишком ли я подозрителен? — и в то же время размышлял, не безопаснее ли будет прилечь здесь до темноты и купить молчание моего проводника за соверен или же продолжать смещаться влево, чтобы встретиться с другими нашими охотниками. Вдруг егерь вскрикнул, нахмурился и приложил руку к груди. Он издал какой-то лающий кашель, а его веснушчатое лицо, когда он повернулся ко мне, было мертвенно-бледным.

— Ох! — простонал он, — что это? Что-то кольнуло, да так неожиданно.

— Что это было? — нетерпеливо спросил я, и шотландец присел на обломок скалы, обхватив себя руками и тяжело дыша.

— Я… я не знаю. Мой живот — с ним что-то неладно — ой!

— Ты что, болен?

— О боже — я не знаю. — Его лицо позеленело. — И что только пьют эти иностранцы? Это… это, наверное, тот спирт, которым меня вчера угощал перед выходом тот большой косматый парень — о, черт возьми, это какой-то дьявольский напиток. О, подождите, меня сейчас стошнит!

Но это ему не удалось и он повалился на скалу, скрюченный жестокой болью, стоная и раздирая на себе одежду. Я в ужасе смотрел на него, так как уже понял в чем дело — подручный Игнатьева заранее опоил или отравил его, так что теперь я остался на холме в полном одиночестве. Откровенная жестокость и дьявольская расчетливость моего противника заставила меня задрожать от макушки до пяток. Теперь они придут за мной и… Но погодите-ка, что бы ни произошло, ситуация не представлялась такой уж фатальной: смерть сразу двух человек будет трудно списать на неудачный выстрел, особенно если один из них был отравлен. Так значит, это какое-то снадобье, чтобы временно вывести моего егеря из игры, и, конечно же, мне нужно будет спуститься обратно к подножию холма за помощью, а там…

— Лежи здесь, я приведу кого-нибудь на подмогу, — сказал я и снова двинулся по промоине, но не в том направлении, откуда мы пришли; Флэши нужно было карабкаться вверх, а позаботиться о моем стонущем горце можно будет и позже. Я бегом обогнул скалу, торчащую в конце промоины и выбрался на поляну среди зарослей папоротника, а затем нырнул в очередную полосу пихтового леса, где и остановился, чтобы перевести дух и сориентироваться. Если я сильно забрал влево от холма, но где именно это самое «лево»? Мы столько напетляли, огибая заросли и болота, что теперь я был ни в чем не уверен, а солнца, которое могло бы мне помочь, не было видно. А вдруг я сбился с дороги и сейчас иду прямо в лапы Игнатьеву? Господь — свидетель: в этой мешанине холмов и вересковых зарослей это вполне может случиться. А может, мне лучше вернуться к моему страдальцу-егерю и подождать там? В его компании мне будет все-таки безопаснее — но к этому времени мои враги могли уже подобраться ближе и караулить меня, прячась за краем промоины. Я стоял и обливался потом, судорожно сжимая в руках ружье.

Под ветвями пихт было сумрачно и тихо, как в могиле. Впереди я разглядел купу папоротников — место, где можно будет залечь — и снова двинулся вперед, крадясь почти на цыпочках, бесшумно ступая по мягкому ковру из мха и хвои. На опушке я опять приостановился, прислушавшись: ни один звук не нарушал тишину леса, кроме моего дыхания. Я повернул, чтобы вступить на папоротниковую поляну, — и замер, окаменев от ужаса, с трудом подавив испуганный крик. У меня за спиной, на дальнем конце леса вдруг громко хрустнула ветка.