FLATUS VOCIS - [17]

– Если ты не Волков, а уже какой-нибудь Волк, и всем, казалось бы, уже должно быть вполне смешно – тебя все равно будут звать Волчарой, Вервольфом, Ну-погоди! – только бы не так, как записано в твоем свидетельстве о рождении. – Артемий усмехнулся, – Говори после этого, что в человеке не заложена тяга к тотальному переустройству мира. Была бы его воля, залез бы в каждую молекулу мироздания со своими планами.

Глава фонда испуганно вжал голову в плечи.

– А что человек получает в награду за свое неуемное творчество, – продолжал Артемий, – кроме коровьего бешенства, озоновой дыры и временного решения тех проблем, которые в перспективе порождают еще большие проблемы?

По спине Павла Евгеньевича забегали мурашки.

– Ответ до банальности прост! – заключил Артемий и после долгой паузы произнес. – Он получает подтверждение собственного существования.

Глава фонда оцепенело уставился на красный галстук гостя.

– Ты спросишь, – продолжал Артемий. – Разве для этого недостаточно просто боли в печени? Да и зачем нужно это самое подтверждение? Какой в нем прок? Если у тебя есть апельсин, зачем тебе подтверждение, что он действительно у тебя есть?

Артемий взял из стоявшей на столе корзины с фруктами оранжевый плод и протянул его Павлу Евгеньевичу. Тот перевел взгляд с галстука Артемия на апельсин, но оставался сидеть неподвижно. Радужные оболочки его глаз застыли, как две рулетки казино в момент, когда крупье сгребает со стола ваши последние фишки.

– Если апельсин у тебя один, – продолжал Артемий, – и ты уверен, что он твой, то подтверждение, быть может, и не нужно. Но если ты не уверен – ущипни себя и проверь, что это не сон, напиши крупными буквами на стене, что здесь был именно ты, разрежь кресло в театре, чтобы доказать, что ты в этом мире не менее реален, чем объект твоего вандализма.

Артемий поднялся с кресла, шагнул к выходу и уже у самой двери произнес:

– Помни, что гипертрофированная идея необходимости движет не только людьми, склонными к ананкастической психопатии! Ты получал деньги за то, что рисовал на этой планете наши узоры. Ты это делал не по собственному разумению, а по нашему благоволению. Но ты решил пренебречь рядом необходимостей и теперь сам не можешь понять, где ты находишься. – Артемий взялся за ручку двери, потом обернулся, пристально посмотрел на главу фонда и тихо произнес. – Лабораторные крысы гибнут не от регулярных разрядов тока, а от язвы, вызванной внезапностью внешних воздействий.

Арина отскочила от дверей и шлепнулась в крутящееся кресло перед компьютером. Она отчетливо вспомнила, где ей встречался сегодняшний незнакомец.

31

Серебристая Alfa Romeo бесшумно и плавно вкатилась во двор. Стая неуклюжих ворон взмыла в вечернее хмурое небо. Артемий перепрыгнул через лужу, щелкнув кнопкой на ключе, и облизанный ветрами аэродинамических труб блестящий ларец за его спиной, издав жалобный писк и моргнув обеими фарами, закрылся на все свои хитрые засовы.

На маленькой лавочке у самого подъезда сидела девушка в капюшоне, закрывавшем ее лицо.

– Здравствуй, Арина! – улыбнувшись, сказал Артемий.

– Мерзавец! – закричала она. – Отвечай, что все это значит? Ты ко всем приходишь так, что после этого они бросаются вниз головой с Кузнецкого моста?

– Мы собираемся говорить об этом прямо здесь или выйдем сразу на Красную площадь с мегафонами в руках и скандирующими толпами за нашими спинами? – улыбаясь, спросил Артемий и открыл перед Ариной дверь.

Она удивленно посмотрела на него и неуверенно вошла в подъезд.

Как только двери лифта закрылись, Артемий наклонился к самому уху Арины и шепотом спросил:

– Он оставил какую-нибудь записку?

Сердце Арины заколотилось в груди, словно кошка в картонной коробке.

– Он написал, – произнесла она, почти теряя сознание, – «Я не могу ждать своей смерти всю жизнь».

– Бедный Паша! – усмехнулся Артемий. – Это так банально, так глупо, и так предсказуемо.

Лифт замер на последнем этаже роскошной московской высотки. Голова у Арины кружилась, будто она в дикий шторм на большом корабле танцевала вальс в бабушкиных толстых очках.

Замок щелкнул, дверь распахнулась, и яркий свет ударил в глаза. Перед Ариной предстало жилище столь странного вида, что ему вряд ли нашлось бы место даже в самом смелом архитектурном журнале.

Вместо полов в прихожей толстым слоем были насыпаны белые фарфоровые шары размером с грецкий орех. Все они были исписаны какими-то платиновыми знаками, не похожими ни на китайские, ни на египетские, ни на какие-либо иные из известных иероглифов. Можно было перебрать сотню, но не найти и двух похожих.

На противоположных стенах цвета индиго были сделаны барельефы, изображавшие крылатых волков в червонно-золотых звездах. На двух других, выкрашенных в яркий карминовый цвет, алые волки с развевающимися крыльями застыли в долгом прыжке. Стоило сделать шаг по комнате, как свет в прихожей начинал мерцать, меняясь с красного на синий, отчего волки пускались бежать по стенам, оборачиваясь, то причудливо плывущими по ночному небу созвездиями, то фиолетовыми призрачными тенями. Целая комната быстро вращалась в мерцающем свете, и всякий стоявший в ней оказывался словно бы в центре бешено вертящегося куба, по стенам которого метались крылатые волки.