FLATUS VOCIS - [14]

24

Полковник Капронов ехал по улице Нагорной на своей потрепанной «Волге». Какая-то гнида уже тридцать секунд моргала ему ксеоновыми фарами во все зеркала, требуя уступить дорогу. В конце концов, Капронов не выдержал. «Сейчас я тебе, суке, устрою!» – произнес он почему-то вслух, хотя ехал в полном одиночестве.

Капронов дважды нажал на кнопку своего допотопного телефона. После нескольких гудков в трубке раздался чеканный голос:

– Слушаю, товарищ полковник!

– Митя, «Мицубиси-Паджеро» A935CB, срочно узнай мне мобильный телефон хозяина.

– Секундочку, – в трубке зазвучал стук клавиатуры – Хозяин Андрей Валерьевич Мацук, телефон [phone].

– Все, спасибо! – пробурчал Капронов и принялся лихорадочно набирать только что услышанную комбинацию цифр.

На стандартное «Алло!», Капронов ответил не вполне стандартным: «Вот я сейчас, Андрей Валерьевич, как дам по тормозам, так что ты своим кенгурятником мне прямо в багажник, аккурат, и въедешь».

Капронов чувствовал, как победное ликование подступает к его груди. Душа его, воспарив в величественном пространстве триумфальных арок, стремительно проносилась по торжественной галерее героев, где между образами Рихарда Зорге, Кима Филба, Штирлица и Джеймса Бонда уже проявлялся и его строгий, но величественный портрет. Капронов был вполне доволен собой, как вдруг из трубки донеслось: «Ты че там, козел, метешь?!»

От неожиданного поворота событий, столь нагло прервавшего триумфальное шествие, полковник машинально врезал по тормозам и серебристый японский автомобиль с тупым грохотом и звоном стекол влепился в багажник капроновской «Волги».

Молодого вихрастого парня, превратившего любимый автомобиль полковника Капронова в выразительное скульптурное произведение, напоминавшее, в зависимости от угла, под которым на него смотрели, то шарф колхозницы творения Веры Мухиной, то мантию Петра Великого работы Зураба Церетели, то бушлат матроса со станции метро «Площадь Революции», звали Толиком. Оказалось, что на машине своего начальника Андрея Валерьевича Мацюка он на вполне законных основаниях ездил по доверенности.

Узнав об этом, полковник сильно затосковал. Несовершенство мира открылось ему вдруг во всей своей непристойной наготе. Большой и всезнающий брат на глазах превратился в немощного и бестолкового карлика. Распадалась на молекулы казавшаяся столь совершенной и всеобъемлющей философия, в которой смыслом жизни считалось повсеместно обнаруживать врагов в обличии людей, губительных иллюзий, сомнительных идей, порочных желаний и вредных поступков, чтобы затем виртуозно с ними расправляться, невидимо стравив порок с пороком.

Капронову вдруг стало ясно, что этот мир не удержать на поводке. Исполненный тяжелых дум, он брел по мостовой, но проблески великого откровения уже блуждали в его голове.

25

– Как ты думаешь, с ними будет просто договориться? – спросил Артемий.

– Легче договориться с Гимлером о переоборудовании Рейхсканцелярии в синагогу. – ответил парень, сопровождавший Артемия от самых дверей Совинцентра до расположенного на шестом этаже офиса.

– Нет, я серьезно!

– А я, по-твоему, шучу? Если они и стремятся к добру, то только к чужому. Они яркое воплощение топологической аномалии: им многое по плечу, но все по хую.

– Исчерпывающая характеристика! Хоть с порога поворачивай оглобли.

– Мое дело предупредить!

26

– Скажи ка, Маша, этот полосатый зверек, что сидит на кухне все еще состоит у нас на довольствии? – хмуро спросил у жены полковник Капронов.

– Ты имеешь в виду кота?

– Он больше похож на бурундука. Так вот, передай ему, что у меня в стене всю ночь копошилась мышь.

Жена вздохнула и бесшумно удалилась на кухню.

27

С обывательской точки зрения, у Артемия была вполне бестолковая для наших дней профессия. По образованию он был лингвистом, и усугублял это в глазах неравнодушной общественности еще и тем, что работал не переводчиком в каком-нибудь столичном банке, а тратил все свое время на разработку непонятных алгоритмов, призванных, по словам его немногочисленных сторонников, привести к созданию искусственного интеллекта. В отношении подобных работ не существовало единодушия даже в академической среде. Многие не без иронии утверждали, что задачи искусственного интеллекта являются уделом тех, у кого обнаруживаются проблемы с интеллектом естественным. Да Артемий и не стремился обосновывать онтологический статус предмета своих исследований, действуя в духе sapienti sat. Официально он разрабатывал логическое ядро экспертно-поисковой системы, способной анализировать реальный текст и генерировать самостоятельные смысловые сентенции. Он начинал с создания механистически устроенных модулей, которые посредством простого перефразирования порождали новые смыслы из вполне банальных конструкций. Первоначальная задача формулировалась предельно просто и заключалась в автоматизации подбора эпиграфов к реальным текстам.

Со временем алгоритм усложнялся и дополнялся новыми структурами, так что в какой-то момент стал производить впечатление действительно разумной системы. «Человек не является злом, но злом является человек, занимающий не свое место» – это была первая осмысленная фраза, выданная алгоритмом Артемия, реализованным в программе «Al-Farabi». Программу эту многие тогда сравнили со знаменитой «Элизой» Джозефа Уайзенбаума, предрекая ей тот же мимолетный успех забавной безделицы. Бывший научный руководитель Артемия с нескрываемым сожалением рассказывал своим студентам о том, как его любимый когда-то аспирант легкомысленно променял древнеегипетскую иероглифику на никчемные труды, стоящие в одном ряду с изучением аэродинамических свойств летающих тарелок, дешифровкой генома снежного человека и описанием свойств пресловутых торсионных полей.