Фланкер - [67]

— Я не позволяю себе делать никаких выводов, — прибавил охотник под конец, — брат мой умный вождь и опытный воин, он рассудит лучше меня; прошу его только не забыть своего обещания.

— Атояк сдержит свое слово, — ответил вождь, — пусть отец мой успокоится, но все, что я узнал, так важно, что не следует терять времени, я немедленно отправлюсь к первому вождю города.

— Может быть, оба вождя с достойным намерением подвели бледнолицых так близко к городу, — предположил охотник, — вероятно, они надеются легче овладеть ими.

— Нет, — ответил Атояк мрачно, — их намерения могут быть только гнусными. Необходимо как можно скорее расстроить их замыслы, иначе случится великое несчастье, в особенности после решения совета, поручившего Красному Волку начальство над воинами, назначенными для охраны внутренней территории города.

На счастье охотника, Олень и Красный Волк были личными врагами Атояка; ненависть к ним помешала индейцу заметить, с каким коварством охотник навел его на просьбу рассказать эту историю.

Большими шагами продолжали они свой путь и через несколько минут подошли ко Дворцу Весталок. После недолгих переговоров с воином, охранявшим входную дверь, вождь и мнимый исцелитель были допущены во внутренние покои. Старший священник поспешно встретил прибывших, ожидаемых им с большим нетерпением.

Старик подозрительно осмотрел охотника и подверг его допросу, подобному тому, какому в то же самое утро подверг его Атояк.

Ответы его, давно придуманные, понравились священнику; через несколько минут он провел его, вместе с вождем, в тайные покои дворца.

Когда они подошли ко входу в секретные комнаты, дверь в них по первому знаку священника распахнулась настежь. Они ступили в обширную пустую залу, похожую на переднюю. Священник обернулся к Атояку и приказал ему ждать в этой комнате, пока он не возвратится с доктором от пленниц.

Выше мы говорили, что вход к весталкам воспрещен всем мужчинам, исключая старшего священника. В крайнем случае еще одно лицо допускалось туда—доктор; мы знаем, что в качестве доктора к ним должен был проникнуть и Верный Прицел.

Атояк слишком хорошо знал строгие законы, чтобы позволить себе какое-либо возражение, но когда священник уже готовился удалиться, он придержал его за одежду и сказал на ухо:

— Поторопись, отец мой, вернуться, я должен сообщить тебе важные известия.

— Важные известия! — повторил священник, вопросительно глядя на него. — И они касаются меня?

— Я думаю, — с усмешкой ответил Атояк, — они относятся к Красному Волку и Оленю.

— Сию же минуту вернусь, — сказал священник, слегка вздрогнув, после чего повернулся к охотнику, спокойно и угрюмо стоявшему в стороне: — Пойдем, — решительно произнес он.

Охотник поклонился и пошел за ним. Священник пересек длинный двор, сплошь вымощенный камнем, и, взойдя по мраморным ступеням, впустил его в маленький, уединенный павильон, совершенно отделенный от остального здания, в котором помещались девы Солнца. Старик запер за собой дверь, через которую они вошли в павильон, прошел через переднюю и, приподняв тяжелую занавеску, скрывавшую узкую дверь, провел доктора в залу, роскошно убранную в индейском вкусе. Священник, желая по возможности заставить девушек забыть, что они пленницы, постарался позолотить их клетку, убрав ее всевозможными роскошными предметами.

В изящном гамаке из пальмовых нитей, украшенном перьями и висевшем на золотых кольцах, лежала молодая женщина, чрезмерная бледность которой обнаруживала глубокую печаль и явные следы серьезной болезни.

Эта больная была донья Лаура де Реаль дель Монте. Подле нее, со скрещенными на груди руками и с полными слез глазами, стояла донья Луиза, ее подруга — или, скорее, сестра по несчастьям и преданности. Изнуренный вид доньи Луизы доказывал, что, несмотря на силу своего характера, с некоторого времени и ее покинула всякая надежда выйти из тюрьмы, в которую их заключили, и что болезнь овладела и ею.

В это помещение дневной свет не проникал, оно освещалось четырьмя факелами, вставленными в золотые кольца, ввинченные в стены, дрожащий свет которых озарял все предметы красноватым светом.

Заметив двоих индейцев, донья Лаура с ужасом вскочила и закрыла лицо руками. Охотник понял, что настала пора горячо взяться за развязку готовящейся сцены, и обратился к проводнику.

— Ваконда всемогущ, — сказал он значительно, — священная черепаха поддерживает свет; дух ее во мне, он вдохновляет меня; я должен остаться наедине с больными, чтобы прочитать на их лицах род болезни, мучающей их.

Священник колебался. Он устремил на исцелителя взгляд, которым, казалось, хотел проникнуть в его сокровенные мысли. Хотя сам он давно привык обманывать своих соотечественников, но все же был индейцем, следовательно, как и они, был подвержен суеверному страху, а потому сомневался.

— Я — старший священник, — сказал он почтительно, — Ваконда с удовольствием видит мое пребывание здесь в настоящую минуту.

— Пусть отец мой останется здесь, если ему это приятно, я не могу заставить его удалиться, — решительно ответил охотник, желавший во что бы то ни стало отделаться от старика, — я тебя предупредил и нисколько не отвечаю за ужасные последствия, к которым приведет твое неповиновение. Дух, овладевший мной, ревнив, он хочет, чтобы ему повиновались. Подумай, отец мой!