Физики о физиках - [38]

Для ученого, богатого идеями, щедрого, благожелательного к молодежи, кажется, не должно составлять труда быть хорошим учителем. Но часто оказывается, что такой ученый, при самых добрых намерениях, не становится учителем в высоком смысле слова. Он способен одарить ученика лишь собственными идеями, научить его только своему способу мышления, короче — вести за ручку. А кто всегда держится за руку, не научится ходить.

У Иоффе был прямо-таки неизмеримый запас собственных идей. Но он умел, когда нужно, отодвинуть их в сторону, «заболеть» чужой идеей и вместе с автором обдумывать и развивать ее. Больше того, развивать не своим, а его путем.

Он, который в научном споре сарказмом мог уничтожить противника, на редкость бережно относился к молодежи, к ее ошибкам и заблуждениям. Он понимал: крылья нельзя подрезать. Дай им окрепнуть, если ждешь большого полета. Всю жизнь Иоффе любил молодежь, любил ее общество, гордился тем, как она растет.

Студенты Ленинградского политехнического института уже с первых курсов начинали работать в лаборатории физтеха. Недаром физтех называли «детским садом Иоффе» — и далеко не все доброжелательно. А среди питомцев «детского сада» были, к примеру, будущие академики Капица, Семенов, Кикоин, Лукирский…

Как растил Иоффе своих учеников? Прежде всего их растила сама атмосфера института, атмосфера труда и мысли. Работали с утра до поздней ночи, а иногда и ночи напролет. Все понимали, что заниматься наукой нельзя с девяти до пяти, что невозможно вместе с перевешиванием табеля начинать и прекращать думать. Мышление, особенно научное, не поддается регламентации, а если идет эксперимент, то тоже нельзя со звонком оборвать его.

Да, понимали все, хотя бывали и исключения. Сейчас ученики Абрама Федоровича не без юмора вспоминают «полосатовщину» — нелепый, но, по счастью, недолгий период в жизни института. Но тогда было не до смеха.

Иоффе уехал в заграничную командировку. За начальство остался некий Полосатов, заместитель директора по административно-хозяйственной части. Полосатов решил навести порядок во вверенном ему заведении. Мероприятия шли под девизом: «Долой вольницу!»

«Что это за работа вечером, а то и ночью!»

«Почему утром не все сотрудники на местах?! А, сидели допоздна в лаборатории? Запретить задерживаться после конца рабочего дня!»

Сначала пробовали бунтовать, сопротивляться. Потом решили: «Чем хуже, тем лучше. Подчинимся и поглядим — пусть потом выкручивается».

«Порядок» был наведен, работа… затормозилась.

Наконец возвращается Иоффе. В первый же вечер едет в институт и, ошеломленный, сразу попадает в совершенно непривычный мир: полная тишина, полная пустота. Изумленный, недоумевающий, Абрам Федорович бродит по пустынным, словно заброшенным, лабораториям…

Все разъяснилось лишь на следующее утро. Естественно, Полосатов был изгнан из института. Привычная, нормальная для всех жизнь возобновилась.

Иоффе старался всегда и всячески, чтобы научное общение его питомцев было как можно более тесным и продолжительным; и в институте — в лабораториях, на семинарах, и вне института — дома, на прогулках, в походах.

Он любил вспоминать о времени своей работы у Рентгена, в начале нынешнего века. Тогда физики были увлечены расшифровкой природы только что открытых x-лучей. Оптические методы не позволяли точно измерить длину их волн, потому что рентгеновское излучение оказалось гораздо более коротковолновым, чем свет.

У мюнхенских студентов была традиция — после завтрака собираться в кафе и обсуждать там научные вопросы. Однажды Лауэ пришла в голову идея использовать в качестве дифракционной решетки кристалл. К этому предложению отнеслись скептически, и дело кончилось заключением пари.

Долгие дни опыты не давали результатов, пока как-то фотографическую пластинку случайно не повернули параллельно поверхности кристалла. Проявили — и ахнули! На пластинке вырисовывалась симметричная дифракционная картина. Так была снята первая в мире лауэграмма. Теперь это распространеннейший способ изучения кристаллов с помощью рентгеновых лучей.

— Думать надо постоянно, даже и за кофе, — всегда наставительно заканчивал Иоффе этот рассказ.

В тридцатых годах он надумал устраивать у себя дома такие же «научные чаепития». На одном из них у Абрама Федоровича возникла мысль о полупроводниках. Несколько «чаев» было посвящено странному и загадочному в то время классу веществ. Отсюда и пошла грандиозная работа академика Иоффе и его школы по полупроводникам.

Одним из мощных инструментов воспитания молодых ученых были знаменитые семинары Иоффе. Абрам Федорович придавал им исключительно большое значение и не переставал подчеркивать это.

Мало того, что на семинары приезжали крупные физики из разных городов страны — доложить свои работы и послушать чужие, обменяться мнениями. И иностранные ученые, находясь в СССР, как правило, всегда были гостями и участниками этих собеседований. Датчанин Нильс Бор, французы Поль Ланжевен и Фредерик Жолио-Кюри, англичане Поль Дирак, Джон Бернал, Патрик Блеккет, Вильям Брэгг, немец Макс Борн, Павел Эренфест, который чуть было не стал советским физиком, любимый друг Иоффе, индийцы Мег-Нада Саха и Чандрасекар Раман — вот неполный перечень участвовавших в семинарах крупнейших физиков.