Физики о физиках - [36]

«Моя личная тема в настоящее время — полупроводники, — писал Иоффе в 1957 году. — Стал бы я заниматься ими, отказавшись от прежде интересовавших меня вопросов, если бы не считал их важным орудием будущей техники? И что бы я мог сделать в одиночку, без коллектива друзей и учеников? Какое удовлетворение могли бы мне доставить достигнутые успехи, если бы не надежда, что они внесут свою долю в общее великое дело, улучшат жизнь нашего и будущих поколений?»

— Старик опять увлекся, — бывало, не без иронии говорили сотрудники всякий раз, когда у Иоффе появлялась новая идея.

А такое случалось часто. Мозг Иоффе был какой-то удивительно питательной средой для возникновения порой совершенно неожиданных научных идей. Один из его учеников вспоминал, что Иоффе за много лет вперед видел те проблемы, которые должны стать решающими для развития и теории и практики:

— В этом отношении сила предвидения, проявленная им множество раз на глазах моего поколения, казалась волшебной. Не раз мы сомневались в его прогнозах, такими смелыми и неожиданными они нам казались, и, как правило, жизнь показывала, что мы ошибались, а он оказывался неизменно прав.

Другой ученик и близкий сотрудник Иоффе, Монус Самойлович Соминский, подчеркивал, насколько велика была научная прозорливость Иоффе и сила его фантазии, многим не только недоступная, но даже и непонятная:

— Некоторые обыватели в науке считали Иоффе неисправимым фантазером. Одни вкладывали в это слово какой-то постыдный смысл, другие придавали ему полупрезрительное значение. «Фантазер! Он всегда рисует фантастические картины, верит в их осуществимость и никогда не может спуститься с Олимпа на Землю», — так говорили посредственности и с самодовольной снисходительностью относились к мудрым и прозорливым высказываниям Иоффе. Они расценивали его далекие, а потому и непонятные для них научные предвидения не более как несбыточную фантастику и своим близоруким, ограниченным умом не могли понять того, что так четко, так зримо понимал Иоффе. Он действительно любил фантазировать, но его фантазии никогда не покидали твердой реальной почвы, не парили в небесах невозможного, а являлись проявлением изумительной научной прозорливости. Фантазии, воображение и мечтания были неизменными спутниками его долгой научной жизни, и он с легкостью и охотой отдавал себя в их власть.

В нынешние годы все мы свидетели того, как поразительно быстро воплощаются в жизнь самые, казалось, невероятные предвидения и проекты. Нет нужды перечислять их, все свершается у нас на глазах. Но и раньше великие умы понимали, как значительна роль воображения, фантазии в поступательном движении цивилизации.

Маркс писал: «Воображение — это великий дар, так много содействовавший развитию человечества».

«Все высокое и прекрасное в нашей жизни, науке и искусстве создано умом с помощью фантазии и многое — фантазией при помощи ума, — говорил Пирогов. — Можно смело утверждать, что ни Коперник, ни Ньютон без помощи фантазии не приобрели бы того значения в науке, которым они пользуются».

И Ленин говорил о силе фантазии: «Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчисления невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности».

А еще категоричнее сказал об этом математик Гильберт. Узнав, что один из его учеников изменил математике и стал поэтом, Гильберт без капли иронии заметил:

— Ничего удивительного. У него было слишком мало фантазии, чтобы заниматься математикой.

Вот какой мощный сонм союзников был у Иоффе. «Старик опять увлекся» — сам Иоффе в эту фразу, если только он знал о ней, должен был вкладывать одно лишь положительное содержание. А сотрудники его прекрасно отдавали себе отчет, что всякий раз такое увлечение бывало отнюдь не платоническим, что Иоффе возможно энергичнее постарается воплотить свой замысел в действие.

Не менее горяч и активен бывал Иоффе, когда «увлекался» кто-нибудь из его учеников, пускай даже «увлечение» это лежало вне интересов самого Иоффе. Так случилось с физикой полимеров, которой заинтересовался Павел Павлович Кобенко. Полимеры «не вписывались» в тематику института, но подобное обстоятельство нисколько не смутило Иоффе. Он почувствовал, что едва зарождающемуся классу веществ суждено большое будущее, что в них заключены неисчерпаемые возможности для техники, и всеми силами содействовал работам с полимерами.

Тогда же, в начале тридцатых годов, в Физико-техническом институте начались и первые в нашей стране фундаментальные исследования по физике атомного ядра. Между прочим, начались не без некоторого противодействия и осуждения. В то время Физико-технический институт находился в системе Наркомтяжпрома, и весьма крупные физики говорили Иоффе:

— Ну зачем вашему институту такая отвлеченная, чисто академическая тема?

Все мы свидетели того, как молниеносно, одно за другим были сделаны крупнейшие открытия в ядерной физике, а атомная энергия перестала быть «академической темой». И великое счастье для нашей страны, что Иоффе тогда не внял, не поддался увещаниям и вырастил в стенах института крупных специалистов по ядерной физике, прежде всего Игоря Васильевича Курчатова.