Фирмамент - [26]

Одри отбросила иглу и перевернула Кирилла.

— Легче?

— Зачем… зачем… ты… сделала…

— Обойдемся без адаптации.

Кирилл выплывал к свету, оставляя коварного врага позади, в тылу. Черный клубок привыкания, гравитационный удар материнской планеты неизбежная плата за вход. Вот только он проехал станцию без билета… Проклятая Одри.

— Я думал, что будет хуже, — сказал Борис. Он отцепил маску и стирал с лица зеленоватую пену и слизь. — Гадость.

Воздух был одуряюще сух и холоден. Но после искусственного дыхания в броне даже это было приятным. Борис с отвращением посмотрел на окровавленную трубку с изгрызенным мундштуком, жалом торчащую с внутренней стороны маски.

— Всем нам нужны гарантии, — сказала Одри.

— Умная пиявка, — пробормотал Борис. — Слышишь, Кирилл? Пиявка права нам нужны гарантии.

Поток нес к солнцу. Сквозь прорехи в изъеденном временем верхнем куполе шахты можно было видеть фирмамент, поблескивающий всеми оттенками синего, а отвесно падающие солнечные лучи превращались в золотистые колонны, прорастающие в морозном воздухе, и разбивались на тысячи световых ручьев в прозелени застывшей реки. Глиссер осторожно шел вдоль единственного фарватера, уцелевшего в безжалостной пасти ледника. Раскаленный шнур указывал дорогу, вода около него вскипала, поднималась крупными пузырями к поверхности и лопалась, выпуская белесые отрыжки пара, которые оседали бахромой на широких скулах машины. Если бы не очередные порции слизи, то лодка бы обросла кристаллическими водорослями по самую макушку.

Метро то сужалось, то расширялось, когда мертвая река выводила к очередной станции, и тогда мерзлые линии фарватеров нарушали свою идеальную параллельность, расходились к многочисленным островкам с нависшими трубами подъемников, распадались на пучки новых ответвлений, уходящих в нижние уровни, запечатанные льдом, но затем станция оставалась позади, и геометрическое совершенство восстанавливалось — словно громадная кошка процарапала коготками матовые полоски на поверхности льда.

Одри рассматривала метро, и ей казалось, что она должна чувствовать печаль — еще одна укорененная в теле эмоция, чья физиология была, в общем-то, понятна, но смысл ее ускользал от схватывания. Люди всегда чувствуют печаль в подобных местах — осколках былого величия сгинувшей расы. Можно было даже представить как все здесь выглядело несколько тысячелетий назад, но… Зачем? Здесь не осталось ничего, даже мертвецов. Ледник сделал свое дело — стерилизовал мир до последней бактерии, анестезировал воспоминания и чувства, и теперь тот был готов к операции. Кто-то должен сделать первый надрез. Анатомировать полутруп, застывший на грани жизни и смерти, извлечь, вырезать из него всю накопившуюся дрянь, а заодно и решить — стоит ли ему вообще жить? А что бы ответила она — жалкая и никчемная кукла? Что вообще она хочет и может ли она, позволено ли ей хотеть?

Чем ближе метро приближалось к леднику, тем чаще было видно, как сквозь дыры в куполе падал уже не скудный свет дня, а величественно врастали толстые и тонкие, причудливо сплетенные из тончайших нитей, украшенные натеками опаловые колонны мертвого льда. В нем никогда не было жизни. Он ждал своего мгновения миллионы лет, притаившись россыпью хрустального снега, слишком вялого и блеклого, чтобы хотеть испить до дна теплые моря Великой Отмели, покуситься на царство Панталассы, единолично правящей планетой, и отхватить у беззаботной и ветреной царицы самое ценное ее приобретение. Даже сейчас встреча когда-то живой и всегда мертвой стихий порождала отторжение, странную борьбу кристаллов, где опаловый цвет распадался на мириады капель, желая раствориться в блеклом изумруде реки, затуманить прозрачность былой жизни, но промороженный труп крепко сжимал зубы, и полудрагоценные желтые камни бессильно рассыпались по поверхности погибших фарватеров.

Борис перегнулся через борт, подобрал один из таких осколков и кинул в воду, где тот расплылся безобразной пленкой, уцепился за выступ глиссера и растекся по металлу уродливой нашлепкой.

— А если мы не найдем выхода? — спросил он Кирилла.

— Найдем, — успокоил тот.

— А если все-таки не найдем?

— Тогда вернемся назад.

— Это бессмысленно.

— А твои вопросы не бессмысленны?

Борис зачерпнул воду и вылил себе на колени.

— У меня плохое предчувствие. Ничего не получится.

— Тогда мы умрем, — сказал Кирилл. — Для этого здесь много подходящих мест. И способов.

Что-то в словах Кирилла Борису очень не понравилось. Некий намек. Прозрачный, как лед. Снова захотелось снять маску, избавиться от проклятой трубки в горле, от множества глаз, толстыми червями ползающими по всему, что их окружало, забыть о зуде в укусах и… и придушить эту сучку… эту нечку… эту пиявку… Первой будет она, внезапно решил Борис. Это стратегически неверно, но он не может себя сдерживать. Уже сейчас нет никакой возможности пребывать с ЭТИМ рядом. Ты ее боишься, сказал себе Борис. Честно и откровенно. Я ее боюсь, признался себе Борис. Так же честно и откровенно. А вдруг, в этом все и дело? Я должен ее бояться. Кирилл устроил так, что я должен ее бояться. Она должна маячить передо мной, как гнилой кусок мяса перед акулой. И я должен на нее бросаться. Как акула. Тогда все просчитано. Пока мы быстро и неотвратимо звереем, он тихо обделывает собственные дела. Сталкивает нас лбами. Хитрый. Ну и что из этого следует? Что я теперь должен стать ее лучшим другом? Невозможно… От одной мысли срабатывает рвотный эффект. Даже здесь, в кондиционированной железной коробке можно задохнуться от вони крови и сырого мяса, проводов и железа, который исходит от нее.