Фирмамент - [25]

Тряска нарастала. Она проникала в тело, заставляла вибрировать защитную броню и сенсоры, в воде возникали и угасали черные вихри, в колышущейся массе стали четко видны нити гиле, из последних сил удерживающие поверхностную пленку, но вибрация проходила по полупрозрачным щупальцам, разрывала в клочья, раскаленный пар выбрасывался из прорывов модуля, ударялся о страховочные ленты, оставляя на них смолистые потеки. Температура росла, кое-где расцветали жуткие угольные цветы — зародыши общего закипания, броня нагнетала холод, но не справлялась. Становилось все жарче и жарче, мир терял связность, осмысленность, распадался в катастрофическом падении на обломки света, звука, ощущений, и чудилось, что каждая деталь ломающегося механизма пытается отвоевать себе место в черепной коробке умирающих людей, цепляется самыми болезненными крючьями за глаза и кожу, протискивается в тесную голову и ворочается там титаническим морским ежом, обламывая ядовитые иглы при каждом движении…

Кракен распростер щупальца, принял жертву в клюв, разгрыз ее, выпил сгнившую жидкость и выплюнул металлических блох на зеркальный пол вершины Слонового Трона. Из могучих опор вытянулись гибкие трубки с многочисленными присосками, упали среди шаров уцелевшей воды посадочной капсулы и, лениво извиваясь, с хлюпаньем принялись всасывать ее. Страховочные ленты накручивались на искрящие барабаны, и шустрые ремонтные языки заклеивали разрывы. Жидкое зеркало очистилось, механизмы расступились, притихли, лишь нить космического лифта напевала свою мрачную песню.

С вершины Слонового Трона стало понятно, что полис вмерз. Ледник не ступил на проклятую землю, обтек черную язву, но откуда-то из под брюха стылого моллюска выдавливалась, вытекала вязкая прозрачная слизь, наплывала на город, впечатывая его в причудливые волны растущего янтаря. Здания корежились в тесных объятьях смолы, для которой не существовало преград, которая проникала в любую щель, в самые узкие трубки улиц и лабиринтов, навсегда запечатывая их. Причудливыми узорами лед пытался дотянуться до неба, но стены были слишком гладкими, и желе отслаивалось барочными навесами завитушек и спиралей с искорками пойманного в ловушку солнечного света.

— Я не думал, что все так плохо, — сказал Борис и отдал визор Кириллу. — Здесь совсем нет воды.

— Здесь целый океан воды, — возразила Одри. — Но она спит.

Борис потрогал шею, но промолчал. Кирилл залез на барьер, ограждающий прогулочную площадку от бездны, в которой все еще ворочались механизмы, подключился к визору и принялся внимательно осматривать стену ледника. Сморщенный двухкилометровый откос при ближайшем рассмотрении распадался на запутанные трещины, отлоги, щетинился прихваченными по пути камнями, и Кириллу показалось, что на него из под спутанных волос-водорослей глянуло древнее лицо с редкими коричневыми зубами в распущенной пасти. Кое-где стена звездилась свинцовыми крапинами могильников, но разглядеть огоньков на крышках не удавалось — скорее всего они были давно разграблены.

— Когда-то тут были богатейшие залежи, — сообщил Кирилл. — И это обнадеживает.

— Хотел бы верить, что ты не зря меня сюда притащил, — сказал Борис.

— Я только отсюда вижу двадцать три гробницы.

— Они все пусты, — сказала Одри. — И нам не нужны трупы. Я же говорила.

— Ты не можешь говорить, — пробормотал Борис, но Одри не обратила на него внимания.

— Но твои сведения точны? — спросил Кирилл Одри.

— Да.

— Тогда нам придется спуститься вниз.

Пиявка… Трупоед… Борис посмотрел вниз — действительно, целый океан льда. Зримый ад проклятой души. Зачем он здесь? Какая нажива может искупить такие мучения? Стало жарко. Трясучка. Новая трясучка. Опять трясучка… Сведенные судорогой пальцы крошили ракушечник бордюра, потом он сполз вниз и собранные в кулак сенсоры уставились куда-то в бесконечность зеркала, где смеялась и хохотала жуткая нечка, раззявив вантузу и выпятив резаки. Затем кто-то засунул ледяную руку в кишки и стал наматывать их на барабан, готовясь принять очередную тяжелую ртутную капсулу, но что-то случилось, в ухо вогнали напильник, принялись распиливать бронированную плиту надгробия, под которым скорчился желтый трупик. Мне хорошо, признался Борис нечке. Все для тебя, сказала нечка, откусила ему голову и покатила ее к сборочной ленте, по которой везли упакованные в бинты тела, громадное сверло делало в них дыры, а бронированный кулак вбивал туда нечто темное, вязкое, извивающееся, и Борис понял, что это — ядовитая смерть, но голова катилась, а его останки зашивали в белый мешок, и шлюз готов был раскрыться и отдать их на растерзание космоса…

Тело корчилось и каталось, молотило по зеркалу руками и ногами, выбивая из жидкой субстанции тяжелые волны. Когда казалось, что они уже настигли его, волнение сбивало с ног и отбрасывало в сторону. Потом Одри удалось ухватить Бориса за руку, Кирилл прыгнул, прижал вопящее существо и вогнал очередную иглу. Броня напружинилась, но плети сенсоров расслабились, прекратили безумный танец, и это был хороший знак. Ошеломляющее цветение маскировочной пленки отступало, огни угасали, и пластины принимали привычный зеленоватый оттенок. От выброса феромонов першило в горле, хотелось чихать, но тугой намордник маски тисками зажимал челюсти. Кирилл отполз от слабо шевелящегося тела, чувствуя, что трясучка начинает свой танец теперь с ним, но сказать ничего не успел, так как ледяной укол проткнул спину и достал до самого сердца. Нет, хотел он крикнуть, нет, но трясучка хитро усмехнулась и притаилась в самом темном углу.