Фиорд Одьба - [5]

Гребень хребта был зазубрен, постепенно суживался и становился подобен пиле. Справа и слева, промытые чисто дождем, тускло блестели отвесные скальные щеки.

— Может, вернемся? — спросил Григорий Симочку просто так, из бахвальства.

— Да уж ладно, пойдем...

И они пошли по пиле. Пошли, как хвостатые предки, сгибая колени, хватаясь руками за камни, вставая на четвереньки, припадая всем телом к малой опоре.

— Страшнее того, что было, не будет, — убеждал себя Тихонцев и полз по пиле все дальше. Симочка тоже ползла, хотя поотстала изрядно.

...Плоский, округлый камень, схожий с гитарой, лежал поперек пилы. Григорий тронул его рукой. Он шевельнулся и застучал щербатым поддоньем в зубья пилы. Слева из недоступной низи остро глянуло синим глазком озеро. Справа дохнуло стужей от серых скальных наплывов.

— Симочка, — сказал Тихонцев, — мы можем взять образцы вот тут и вернуться. Там дальше ничего нового нет. Это точно.

— Понимаешь, — сказала Симочка, — наверное, вон там, возле того обнажения, гранит контактирует с габбро. Видишь, здесь предконтактовые породы. Мне бы очень хотелось хотя бы один образец... В месте контакта... Это очень важно, понимаешь... А может, не стоит? Пойдем обратно.

Григорий больше ничего не сказал Симочке, лег животом на камень, загородивший им путь по пиле. Камень чуть-чуть подался влево. Сердце у Тихонцева тоже чуть-чуть сместилось, зашлось в тесном касании с камнем. Сколько прошло минут или часов, пока он полз по камню, похожему на гитару, взвешивал свою жизнь на саянских весах в поднебесье? Этого ему не припомнить теперь. Перевалившись через камень, он расслабил руки и ноги, и сердце и мог просидеть неподвижно до самой ночи, если бы не Симочка.

— Отколи мне, пожалуйста, образец получше и шлиф, — сказала она, откуда-то взявшись рядом с Тихонцевым.

— Да, да, — откликнулся он. — Сейчас, сейчас...

...Потом они спустились в распадок. Уже темнело, стал виден костер — подвижный с краев сгусток розового тумана. Чем ровнее и мягче стлалась под ноги земля, тем легче, послушнее становилось тело, а в душе прибывало какого-то доброго, теплого грузу. Очень было счастливо, спокойно идти и махать руками, нести полный мешок образцов, приближаться к костру и компоту.

...Возле костра топтались олени. Сидел геофизик Валерий и разбирал свои образцы.

— О, — сказал он, — а мы сейчас только пришли.

— Вы в дождь где были? — спросила Симочка.

— Только на хребет поднялись, тут он и пошел. Весь день мы в мокром естестве обретались. А вы?

— Мы тоже на хребте, — сказала Симочка и посмотрела на Тихонцева.

— Все в мокром естестве, — сказал он. — Что же ты думаешь, только вы одни?

Чукин еще не возвратился из маршрута. Все развесили сушиться портянки, но компота не трогали, и было не весело у костра и тревожнее с каждой минутой, хотя не пришел только один человек и, скоро, наверно, придет, хотя все устали и сделали что могли в этот день, и завтра будет такой же нелегкий день, и послезавтра...

— Надо идти искать Чукина, — сказал вдруг Валерий.

— Да брось ты, — возразил Тихонцев. — Что ему сделается?

— Нет, уж поздно. Что-нибудь с ним случилось. Сегодня мокро, очень опасно ходить по горам... — Валерий быстро поднялся и шагнул было в темь, но тявкнули разом собаки, чиркнули камни под чьей-то ногой — и появился Чукин, большой, с мешком за плечами. Лицо его было темнее, чем всегда; он заговорил тихо, умиротворенно, как говорят очень уставшие люди:

— Я нашел контакт лавовых потоков с гранитами. Нигде не описанный случай. Страшно интересно. Часа три полз на животе к этим лавовым потокам. Удивительно интересный случай, находка для петрографа... Как там, компотик остался?

— Остался, конечно, — сказали все хором.

...Костер догорел помаленьку. Все стихли, залезли в палатки, в мешки. Только Тихонцев остался сидеть у костра, глядел на уголья и вдруг запел. Он много раз слышал, как поют эту песню геологи, но никогда прежде не пел ее сам.

Я гляжу на костер догорающий.

Гаснет розовый отблеск огня.

После трудного дня спят товарищи,

Отчего среди них нет тебя?

Ему казалось, он слышит, как шелестят бегущие реки, как проходит время, дыша в лицо пепельно-багровым, летучим жаром костра. Он думал о жизни и чувствовал в себе эту жизнь, и был полон и счастлив ею.

Фиорд Одьба

1

Владику повезло этим летом. Родители взяли его с собой в экспедицию. Они каждое лето ездили то в Карелию, то на Байкал, а теперь вот на Ангару. Прежде Владик оставался в Ленинграде с братом Ромкой. Но последний год Ромка считался стилягой. Он не носил шапку до декабря. На голове у него топорщилась поросль коротких волос, похожих на петушиный гребень. У его друзей были такие же гребни. Все они зачем-то подолгу стояли у кино «Октябрь» или у «Хроники», громко болтали, глядели на прохожих, непрерывно курили и плевали прямо на тротуар. Оставить Владика вдвоем с Ромкой на все лето родители не решились. Он поехал вместе с ними в Братск.

Весь седьмой «б» завидовал Владику. Побывать в Братске, увидеть Ангару, порог Падун, Братскую ГЭС — о том счастье никто в классе даже не мечтал. Оно выпало Владику Стариченко...

Владик не сомневался, что увидит все сразу, как только приедет, — и Ангару и стройку. Но на станции Братск-1 виднелся лишь недостроенный деревянный вокзальчик; по дороге, белесой от пыли, шла машина, обычная водовозка. Перед ней пушились водяные усы, и белая дорога становилась от воды коричневой.