Финальный аккорд - [80]

– Сожалею, – пояснил он, – но это мало что значит. Движения, которые мы видим, являются показателями мышечного сокращения, а не реакции нервной системы.

– То есть ее мозг никак не связан с движением пальца на ноге?

По его глазам было видно, что ему очень жаль.

– По моему мнению, нет.

– Но вы не уверены.

– На сто процентов, нет.

– А что, если вы ошибаетесь? Тогда это хороший показатель того, что она может восстановиться?

Я могу сказать, что ему совсем не хотелось быть посланником плохих новостей. Он придвинул стул поближе ко мне.

– Итан, в медицине никогда ничего не однозначно. Нам не известно все. Но мы знаем много, и нам ясно, что даже если у вашей жены сохраняется некоторая минимальная мозговая активность, вероятность ее восстановления очень мала.

– Насколько мала? Мне нужны цифры! Должны быть данные на этот счет, которые подтверждают иной результат.

– Хорошо, – ответил он спокойно. – Для начала, давайте посмотрим на то, каково было состояние вашей жены в первые двадцать четыре часа после аварии. Это позволяет дать наилучший прогноз на конечный исход. У нее был самый низкий результат. По статистике, только около пяти процентов людей с таким результатом могут восстановиться. Остальные, в конце концов, умирают. Из тех, кто может восстановиться, большинство начинает показывать заметное улучшение в течение первой недели. Для Анны прошло уже почти четыре недели, и это первый скачок в ее результате за все время.

– Какой прогноз для человека с результатом в шесть баллов?

Я знал, что хватаюсь за соломинку.

– Ну, это приблизительные цифры. Но если человек набирает где-то от пяти до семи баллов в первые двадцать четыре часа, то у него есть шанс, но более половины таких пациентов все равно умирают, не приходя в сознание. У меня нет точных данных о больных, которые перескакивают с трех баллов до шести по прошествии месяца, но, насколько я могу судить, скорее всего, в результате она все же не придет в сознание.

Медсестры, кажется, тоже были подавлены такой новостью. Они закончили все, что им надо было сделать, и быстро покинули палату, оставив меня одного, чтобы я продолжал находиться в состоянии, которое одна из медсестер окрестила «виниловым ступором», намекая на мое дневное просиживание в кресле.

Потом наступил двадцать восьмой день… и двадцать девятый. Анна по-прежнему глотала пищу через трубку, и ее палец еще вздрагивал, когда в него тыкали булавкой, но это был предел ее существования.

В тот вечер после ужина я снова разрыдался. Я давно уже так не плакал, только в первую неделю после аварии. Я был опустошен внутренне и эмоционально. Жизнь, которая у меня была до этого, официально закончилась. Анна никогда не восстановится, теперь я был в этом уверен. Моя семья лежала в руинах. И, что хуже всего, я больше не видел себя в роли родителя и еще меньше рассматривал себя как полезного члена общества.

– Прости меня, Анна, – плакал я. – Я не хотел, чтобы так случилось.

Моя унылая мольба была прервана телефонным звонком. Судя по времени суток, я правильно догадался, что на экране высветился номер Стюарта, а это значит, что на другом конце линии будет Хоуп. Я не был готов разговаривать, по большей части потому, что точно знал, о чем пойдет разговор. Но я не мог просто игнорировать ее, потому что именно так поступил бы мой собственный отец. Я постарался говорить весело, когда ответил на звонок.

– Папа?

– Привет, тыковка.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, разреши мне увидеться с мамой.

– Ты знаешь, что я не могу этого сделать.

Я ждал возражений.

– Тебе еще нравится проводить время у дяди и тети?

– Я в порядке.

– Что нового?

Она раздумывала вслух с протяжным «ммммммм» и потом сказала:

– Ах да, кажется, из меня получается хороший пловец. У них в бассейне такая теплая вода, я даже не знаю, зачем им джакузи. Тетя Хизер купила мне два новых купальника сегодня и кое-что красивое из одежды. Я тебе покажу как-нибудь.

– Здорово.

– Папа? Когда я могу показать все это тебе?

– Может, когда я в следующий раз приеду?

– Когда? – повторила она.

Разговаривая, я взглянул на Анну.

– Я, честно говоря, не знаю.

– Может, когда я прибуду повидаться с мамой?

– По-моему, хорошая идея.

– Я скучаю по ней, папа. Я хочу ее видеть.

– Знаю, тыковка. И ты увидишь… через какое-то время.

– Но я хочу видеть ее сейчас.

– Хоуп, извини, – быстро сказал я. – Мне надо идти. Поговорим завтра.

Я отключился. Каким надо быть родителем, чтобы намеренно прекратить разговор со своим ребенком, спросил я сам себя. И с каждым днем ответ становился для меня все очевиднее – который не должен быть родителем.

Я прошел к свободной кровати за занавеской и попытался наплакаться так, чтобы уснуть, но единственное, что из этого вышло, – мокрая подушка. Через три часа, в одиннадцать тридцать, я все еще не спал. Я встал и подошел к кровати Анны. Стоя рядом с ней в темноте, я взял ее за руку и нежно погладил.

– Почему ты не хочешь проснуться? – спросил я. – И не говори, потому что ты на самом деле не спишь. Я уже столько раз слышал это от врачей. Мне все равно, где ты сейчас и что делаешь, я просто хочу, чтобы ты была здесь. Я пытался не падать духом, но я не могу. У меня не получается это!