Филумана - [61]

– Тайное, – согласилась я – А если я его знаю, это значит что?

– Что? – сверкнула Меланья любопытными глазами.

– Значит, от меня тайн нет. Нигде и ни у кого. Все знаю. А не знаю – так узнаю. Как меня этот Еев ваш назвал? Узнающая, во как! – поучающе подняла я палец. – Значит, со мной дружить надо. А не гнать в три шеи Ееву передайте, – повернулась я к Орею, – что его милость мне не нужна. Мне вообще ни от него, ни от вашего заповедного леса ничего не нужно. И за жизнь свою он пусть не опасается. Где он прячется, я знаю Прибить его давно бы могла. А из лесу не еду… Потому что не на чем. Вылечивай скорее Никодима, он мне хоть и не слуга, но помощник. И помощник хороший. (На мои одобрительные слова Никодим откликнулся не мыслями даже, а ощущениями, из которых было ясно, что он доволен поставленной ему оценкой.) А как вылечишь, я и пошлю Никодима за подмогой.

Орей дернулся.

– Да не бойтесь вы! Никто не собирается ваш заповедный лес штурмом брать. Хороший лес. Пусть себе стоит. Но мне не себя спасать надо, а князя вывозить.

– Того, заколдованного? – понимающе кивнула Мела-нья, – Который жжется сильно?

– Его, – вздохнула я. – А для этого кареты без лошадей совсем недостаточно…

– И еще вас надо – в Киршаг, – подсказал Никодим.

– Мне в Вышеград надо.

– Сначала – в Киршаг, – упрямо повторил мой хороший помощник. – Последнюю волю покойного надо выполнять.

Из его памяти я уже узнала, что Киршаг – фамильное поместье князей Квасуровых. Местечко не слишком приятное во всех отношениях. И с какой радости мне нужно было туда переться? Даже в Никодимовых мыслях я не могла найти ответа. Там однозначно стояло: надо, и все!

– Что-то я тебя не понимаю, Никодим, – вздохнула я, – То ты готов идти на такое святотатство, как осквернение павших, – не против был отдать их на растерзание лесному зверью. То вдруг слова покойника для тебя такое значение имеют, что ты готов на все, лишь бы их выполнить! Прямо как ант, который готов выполнить любую волю господина!

Я специально постаралась уязвить гордость Никодима, который везде и всегда подчеркивал, что он не ант какой-нибудь! Может, хоть так удастся понять причину его упорства?

– А говорила, что Узнающая! – недовольно сообщила присутствующим Меланья. – А сама и не знает!

– Я же Узнающая, а не Знающая, Заранее не знаю. И когда не знаю, то прямо спрашиваю. А если мне нормально, человеческими словами, расскажут – я и это знать буду.

– Я, кхм, – кашлянул Никодим в смущении. – Я ведь на верность не князю Михаилу присягу давал. А Порфирию Ни-китычу. Еще пацаном когда был – только-только в мужество вошел. Кто ж тогда знал, что не Порфирий Никитыч князем станет? Но я все равно ему верен был. Даже и не князю. Он мне мало приказов последнее время давал – все больше князь Михаил, который теперь и его господином был. Но если уж Порфирий Никитыч дал, да еще и в последний раз, то я не выполнить не могу. И не потому, что я ант! – запальчиво крикнул он. – А потому что присягу давал!

Воспоминания о присяге были у него очень яркие и горделивые. Вот он – еще совсем мальчишка. Вот Порфирий. Еще не обрюзгший, не пережегший себя мыслями о несбывшемся княжении. Залитый солнцем двор Киршага, лениво полощутся на ветерке штандарты всех лыцаров княжества. Сами лыцары чинно сидят по сторонам от трона князя Никиты. И все слушают звонкий голос его – простого голутвенного! Такая честь не забывается!

– Как же так? – уточнила я. – А бросить тело Порфирия Никитыча, которому на верность присягал, оставить его на расклевывание воронью – это ты мог?

– Я телу не присягал, – вяло махнул рукой Никодим. – Что мне до его тела? Но воля его, высказанная перед смертью, – это!… В общем, я буду служить ему до тех пор, пока не освобожусь. А освобожусь, когда выполню последнюю его волю. Тогда, может, князю Михаилу присягу дам, – задумчиво проговорил Никодим. – Если он и вправду живой останется. А может, и никому давать присягу не стану. Подамся вон в ватагу. Буду на дороге промышлять.

Ему действительно вчера приглянулась вольная жизнь ватаги. Но мысли о бродячей жизни были окутаны таким романтическим флером, что я не сомневалась: разбойничья реальность быстро ему опротивеет. Даже если он вдруг и вправду подастся в ватагу.

– Ты это брось! – вдруг высоким, оскорбленным голосом заявил волхв. – Я его пользую, стараюсь, от болячек избавляю– а он в разбойники! Хватит мне греха с Кисеком! Да если б я Кисека не покрывал в нечестивых делах его, они б и дня не удержались в заповедном лесу! Вон ведь, разбежались в ночь, почуяли, что я им без Кисека не защита. Да, может, через их ватажьи зверства и Колакса Краснорыбица ожесточилась! Я ее по молодости помню – не такой она была! – И он вновь зажал себе рот, осознав, что в запальчивости допустил хулу на властителей леса. А потом угрюмо сказал как отрезал: – Вот что, парень. Лечить я тебя не буду, иди куда там тебе надо за подмогой, а меня больше не тревожь!

Повисла враждебная тишина. Никодим подался вперед, прожигая волхва взглядом, а тот, наоборот, отвернулся к окошку, показывая, что больше беседой с Никодимом не интересуется.