Философы с большой дороги - [2]

, сложенного из пачек десятифунтовых банкнот, даже если бы меня звали Иисус Магомет МакБудда.

Жутковатая многозначительность другой предполагаемой этимологии нашей фамилии связана с тем, что она ведет свое происхождение от французского словечка, обозначающего лысину (не спрашивайте, как это выяснилось), и сверхъестественный ужас этого параллелизма заключается не только в том, что я, как вы видите, совершенно лыс, но в том, что выгляжу я так с двадцати пяти лет. На моей голове нет ни одной волосяной луковицы, закрепившейся на своей позиции и ведущей героическую борьбу, ни одного упорно не желающего сдаваться островка сопротивления, который бы противостоял наступающей плеши.

И ладно бы иметь макушку гладкую, как бильярдный шар, лет в сорок или пятьдесят – может статься, вы и нарветесь на оскорбление, но ни у кого не вызовете подозрений. Однако когда вы доставлены в полицейский участок в одеяле вместо тоги, череп ваш так и сияет, а вам – всего лишь тридцать, лысина, бесспорно, служит отягчающим обстоятельством.

Затем дело дошло до даты рождения. Тут мы вполне сошлись во мнениях. Предмета для дискуссий здесь не наблюдалось.

Что там далее... род занятий?

– Философ.

– Философ?!

– Философ.

Зачем задавать вопросы, если ответы вас не устраивают? Мой ответ развеял у полицейских последние сомнения в том, что я просто развлекаюсь за их счет. В конце концов, какое значение имеет род моих занятий? У них что, установлены квоты ареста для представителей каждой профессии? «Мы должны забрать вас. У нас в „воронке“ уже сидит парочка экзистенциалистов». А почему бы не спросить, какой ваш любимый роман, если так необходимо установить, о каком именно из двух Эдди Гроббсов, родившихся в один и тот же день – 5 сентября 1945 года, – идет речь?

Толку от меня – к вящему раздражению полицейских – было немного. Сразу же получив от них одеяло, я чувствовал себя несколько виноватым. Диалоги наши отличались довольно тривиальным и односторонним характером: стражи законности и правопорядка задавали мне разнообразные вопросы и получали с моей стороны одни и те же ответы, с подобающими случаю разнообразными патетическими извинениями.

Я повторял им вновь и вновь, что ничего не могу рассказать по поводу квартиры на зет-знает-какой улице, ибо ничего по этому поводу не знаю. Так же, как о ее обитателях. По сравнению со мной полиция все же имеет некое информационное преимущество: арестовавшие меня знают хотя бы адрес! Все, что мог предложить им я, – это сжатое описание линолеума.

Полицейские кивали головами и понимающе усмехались – не впервой, мол, – ибо всякий, кто знаком с криминальным миром, подтвердит (в ту пору я об этом еще не ведал), что фраза «Я ничего об этом не знаю» парадоксальным образом в ходу именно у тех, кто знает об этом все, от и до; данная последовательность слов является своего рода паролем, чем-то вроде сленга, закамуфлированным способом сказать: докажите. В криминальном мире это означает: не ждите, что я буду делать вашу работу за вас.

Я было собрался перейти к рассказу о пабе – «Зодиаке», что в Хэмлет Тауэр (не люблю районы новостроек! [сравнительно новый и дорогой, хотя и не очень престижный квартал в Лондоне. – Здесь и далее примеч. пер.]) – именно там обрываются мои воспоминания, – но перед тем пустился в краткий десятиминутный экскурс о природе знания, вопросе архиважном, коль речь заходит о философии. Признаться, прежде чем мне удалось добраться до предпосылок, я на собственном опыте мог судить, насколько один провал в памяти отличается от другого.

Проведя день под арестом, я, однако, был выброшен из полицейского участка во тьму внешнюю, ибо полиция, несмотря на все ее усилия, так и не смогла пришить кембриджскому преподавателю философии данное преступление: я не знал никого из тех, кто пас этот грязный товар, так же как они, в свою очередь, ничего не знали обо мне; выяснилось сие впоследствии, когда кто-то из этих молодцов угодил в ловушку и был арестован. Сплошная загадка. Особенно если учесть, что одежда моя так и не нашлась.

Скандал, если он и был, прошел мимо меня. Кое-кто из университетских коллег окинул меня задумчивым взглядом, но ничего не сказал. Удивительно, что ректор не выказал ни малейшего удивления, он даже не был озадачен, отвечая на телефонный запрос из полиции по поводу одного из его подчиненных. «О Гроббс», – пробормотал он, увидев меня, и зашагал куда-то вдаль – мне было с ним явно не по пути. Онтологическое наблюдение декана было верно, и, видимо, к нему просто нечего было прибавить...

Что ж, невзирая на перенесенные неудобства, простуду и прочее в том же роде, свалившееся на голову философа, гладкую, как лесной орех, я уверен: место на кафедре я получил лишь благодаря известности, приобретенной мной в широких академических кругах, – отныне меня знали как «того самого, кого нашли в Ист-Энде на квартире, где был склад журналов с детской порнографией... Представляете, на сотни тысяч фунтов этого добра?». Это выделяет тебя из толпы. Люди хотят с тобой познакомиться.

Что ж, продолжим анализ

Можно сколько угодно спорить, с чего все началось, что послужило предпосылками и было ли неизбежно падение – мордой в грязь... А можно назидательно поднять палец и заявить – вот здесь-то он и увяз. Попался в ловушку философии, так сказать.