Философский камень - [47]

В хлопотах по переезду и по устройству на новом месте прошла зима; Зенон уговорил приора разрешить ему соорудить баню на немецкий лад и показал ему кое-какие заметки о пользовании ревматиков и сифилитиков горячим паром. Его познания в механике помогли ему без больших затрат распорядиться прокладыванием труб и сооружением печи. В старой конюшне Лигров на улице О-Лен теперь обосновался кузнец; вечерами Зенон приходил к нему и сам ковал, паял, клепал и шлифовал, то и дело обращаясь за советом к кузнецу и его подмастерьям. Мальчишки с ближних улиц, от нечего делать толпившиеся вокруг, восхищались ловкостью его худых пальцев.

Именно в эту тихую пору его жизни Зенона опознали в первый раз. Он находился в лаборатории один — как всегда после ухода монахов; день был базарный, и с трех часов пополудни в лечебнице, по обыкновению, перебывало множество бедняков. Но вот еще кто-то постучался в дверь; это оказалась старуха, которая каждую субботу привозила в город на продажу масло, — она надеялась, что доктор даст ей лекарство от ломоты в пояснице. Зенон достал с полки фаянсовый горшочек с сильным отвлекающим средством. Он подошел к женщине, чтобы объяснить ей, как пользоваться снадобьем. И вдруг увидел, что в выцветших голубых глазах вспыхнуло радостное удивление — тут он тоже ее узнал. Женщина эта служила кухаркой у Лигров в ту пору, когда он был еще малым ребенком. Грета (он вдруг вспомнил, как ее зовут) была замужем за лакеем, который вернул Зенона домой после первого его побега. Зенон вспомнил, что она ласково обходилась с ним, когда он вертелся у нее на кухне, и не запрещала ему лакомиться горячим хлебом или сырым тестом, которое она собиралась сажать в печь. Старуха едва не вскрикнула, но Зенон приложил палец к губам. Сын старой Греты был каретником, который при случае промышлял контрабандой во Франции; бедный ее старик, теперь почти парализованный, в свое время повздорил с местным сеньором из-за нескольких мешков яблок, которые он стащил из сада, примыкавшего к их ферме. Грета знала, что бывают обстоятельства, когда благоразумнее всего скрыться, даже если ты принадлежишь к богатым и знатным— она все еще причисляла Зенона к этой части рода человеческого. Старуха ничего не сказала, только на прощанье поцеловала ему руку.

Этот случай должен был бы насторожить Себастьяна Теуса, ведь в любой день Зенона мог узнать еще кто-нибудь, но, к его собственному удивлению, происшествие это, наоборот, доставило ему удовольствие. Он говорил себе, что теперь за городскими стенами возле Сен-Пьер-де-ла-Диг есть маленькая ферма, где в случае опасности он может переночевать, есть также каретник, чья лошадь и двуколка могут сослужить ему службу. Но этими доводами он лишь обманывал самого себя. Просто ему было приятно думать, что кто-то помнит еще того ребенка, о котором он сам больше не вспоминает, того младенца, с которым, с одной стороны, разумно, а с другой, нелепо отождествлять нынешнего Зенона; кто-то помнит его настолько, что смог узнать этого ребенка в мужчине, и это как бы укрепляло в нем сознание того, что он и в самом деле существует. Между ним и другим человеческим существом протянулась ниточка связи, пусть даже очень тоненькая, которая была не духовной связью, как в его отношениях с приором, и не плотской, как бывало в тех редких случаях, когда он еще позволял себе телесные утехи. Грета приходила теперь почти каждую субботу, чтобы полечить свои старческие недуги, и никогда не являлась без подарка: то принесет кусок масла, завернутый в капустный лист, то домашний пирог, то леденцы, то горсть каштанов. Пока Зенон ел, она глядела на него своими смешливыми старческими глазами. Общая тайна породнила их.

БЕЗДНА

Мало-помалу, подобно тому, как от поглощаемой каждый день пищи человек меняется в самой своей субстанции и даже в своей форме, толстеет или худеет, извлекая из съеденного силу или заболевая недугами, которых прежде не знал, так и в нем совершались почти неприметные изменения — плод новых, приобретенных им теперь привычек. Правда, когда он пытался их разглядеть, грань между вчерашним и сегодняшним стиралась: Зенон, как и всегда, занимался врачеванием, и для него не составляло разницы, пользовал он оборванцев или вельмож. Он назвался вымышленным именем — Себастьян Теус, но он не был уверен и в своих правах на имя Зенона. Non habet nomen proprium[18]: он принадлежал к числу тех, кто до конца дней не перестает удивляться, что у него есть имя, как люди, проходя мимо зеркала, удивляются, что у них есть лицо, и притом именно это лицо. Он жил двойной жизнью и во многом себя приневоливал — но так он жил всегда. Он скрывал мысли, которые были ему всего дороже, но он давно уже понял, что тот, кто обнаруживает себя словами, — глупец, ибо легче легкого предоставить другим сотрясать воздух, работая языком. Редкие приступы красноречия были для него все равно что загул для трезвенника. Он жил почти затворником в своем приюте Святого Козьмы, пленник города, а в городе — квартала, а в квартале — пяти-шести комнат, которые с одной стороны смотрели на огород и монастырские службы, с другой — на глухую стену. В своих прогулках — впрочем, очень редких — за образцами растений он шел всегда одними и теми же пашнями или бечевником, теми же перелесками или дюнами и не без горечи улыбался, думая о том, что это челночное движение напоминает движение насекомого, которое непонятно зачем кружит по одной и той же пяди земли. Но с другой стороны, всякий раз, когда человек подчиняет все свои способности одной определенной и полезной цели, поле его деятельности неизбежно сужается и он почти механически повторяет одни и те же движения. Оседлая жизнь угнетала Зенона, как тюрьма, на которую он сам осудил себя из осторожности, но приговор этот можно было и отменить: много раз, под другими небесами, он уже обосновывался так, иногда на время, а иногда, как ему казалось, навеки — словно человек, который имеет право жительства повсюду и нигде. В конце концов, может быть, завтра он снова вернется к жизни скитальца — уделу, им самим избранному. И однако что-то менялось в его судьбе: неприметно для него в ней совершался сдвиг. Как человеку, плывущему непроглядной ночью против течения, ему не хватало ориентиров, чтобы точно рассчитать, куда его сносит.