Философские пропасти - [55]
Печальный Метерлинк – последовательный гуманист, искренний человекопоклонник, потому он и трагично смел в своей заключительной мысли: «Если бы человек был одарен менее боязливой разумностью, человечество давно перестало бы существовать, ведь, вероятно, оно не приняло бы жизнь такой, какой она нам навязана».
Да, да, мысль – это, несомненно, самый горький дар, до тех пор пока человек не усладит ее сладчайшим Господом Иисусом. И самый проклятый дар, пока он не облаговестит ее евангельской благодатной вестью. Мысль человека-мыслителя, если не закончится Богом, рано или поздно закончится помешательством.
***
Мудрую мысль высказал Метерлинк: «Скажите мне, каков ваш Бог, что Он делает, что Он говорит, что думает, как вы Его видите, и я буду знать вас лучше, чем если бы прожил с вами десять лет». И Метерлинк искренно показал нам своего бога, тем самым раскрыв себя полностью. Его бог во всем похож на него. В этом суть всей трагедии мысли и философии Метерлинка. «Бог – это цветок нашей души, вершина нашего Я, в большей степени Я, чем все остальное. Он есть наше непрестанное творение. Он изменяется из века в век, из года в год, изо дня в день. Тот, кто бы в старости имел Бога, подобного Богу его детства или юности, был бы не человеком, а мертвецом. Бог живет, растет, развивается, совершенствуется, питается нашей силой, нашей разумностью и нашими добродетелями. Твой Бог – это ты, то, чем ты был, то, что ты есть, и в особенности то, чем ты надеешься стать».
Жалок бог Метерлинка, если он ни чуть не больше человека. Надо иметь чересчур трагическую гордость, чтобы поклоняться богу Метерлинка. Но ни под каким видом, ни под какою маскою человек не может заменить Бога живого и истинного. Причина безысходного отчаяния Метерлинка – в его гуманистическом человекопоклонстве, идолопоклонстве. Замурованный в человеке, он задыхается в нем и должен задохнуться. Человек не может провозгласить себя Богом и при этом не обезуметь (ср. Рим. 1: 21). Свою метаморфозу к трагическому и неразрешимому Метерлинк красноречиво выражает в словах: «Аркел моей молодости говорил в Пелее: «Если бы я был Богом, я бы имел жалость к людям». Аркел моей старости сказал бы сегодня: «Если бы я был Богом, я бы стыдился того, что сотворил людей»».
Это по-ницшевски честно, но и по-ницшевски же безнадежно. Действительно, человеческая мысль о смысле мира, об оправдании человека, если не завершается мыслью о Богочеловеке, Который есть единственный смысл мира и единственное оправдание человека, должна завершиться отчаянием, помешательством, самоубийством. Так она и завершилась в Ницще, в Иване Карамазове, в Ставрогине и также, увы, завершилась и в печальном певце «разумности цветка», в мятежном философе «великой тайны».
***
Метерлинк – преимущественно поэт смерти и философ смерти. Но в его поэтических ощущениях и философских размышлениях очевидно некое гуманистическое заблуждение и пантеистическая противоречивость, вернейший спутник которых – отчаяние. Хотя и зажатый со всех сторон смертью, Метерлинк рассуждает: зачем жить? Затем, что нет ничего иного, затем, что смерть не существует. Жизнь существует, а смерть не существует. Смерть не нападает на жизнь, а жизнь делает смерть невозможной и даже немыслимой. Жизнь не позволяет ей иметь ни формы, ни прибежища. Жизнь, как кажется, убивает, меняя свое направление, но убить так же невозможно, как и уничтожить. Когда мы режем ягненка, мы обращаем в другую сторону поток, ни одна капля которого не пропадает. Жизнь не имеет другого врага, кроме самой себя, то есть ей невозможно его иметь. Все, что умирает, погружается в жизнь.
Мысль о вечном существовании, о вечном круговороте всего существующего несет в себе невыносимый ужас. Разве возможна более страшная мука для духа человеческого, чем вечное сосуществование с бессмыслицами, гадостями, подлостями, которыми род человеческий осквернил целомудренное лицо этой нашей звезды, золушки? Мы называем Бога вечным, - заявляет Метерлинк. – Но никогда нельзя забывать, что все так же вечно, как и Бог, и не может не быть таковым. Что это была бы за вещь, которая бы началась и могла бы иметь предел? Куда бы исчезла ее сущность, чем бы она стала? Все вечно, ведь ничто не пропадает; все нерушимо, если не по своей форме, то во всяком случае по своей сущности. Прекратим раз и навсегда путать смерть с разорением или уничтожением. Мы все современники Божии и живем так же долго, как и Он. Мертвых нет, ведь все мертвецы живы, и все живые мертвы. Живые живут духовно и материально в мертвых, а мертвые в живых. И те и другие неразрушимы.
«Никогда нельзя говорить, что кто-то мертв или мертвец. Мы говорим: это живое существо, которое больше невидимо. Это справедливее и ближе к истине, потому что, строго говоря, мертвых нет, но есть живые, которые изменили свою форму. Ничто никогда не прекращалось, и ничто никогда не перестанет существовать». Кто говорит «конец», - пишет Метерлинк, - не говорит «небытие». Конец живого человека есть начало мертвого человека, а конец мертвого человека есть начало преображения и эволюции, которую мы не в силах проследить в границах пространства и времени. Мы столь же бессмертны, столь же вечны, как и универсум. Всякая молекула, всякая клеточка нашего тела, всякий флюид или всякая волна нашей разумности существует испокон веков и будет существовать всегда.
Cлово архимандрита Иустина проникает в мысль самого Апостола Любви так глубоко, что 1900 лет, отделяющие нас от момента написания этого послания, как бы сглаживаются и кажется, что обращено оно именно и непосредственно к нам – современным людям мира, уже не знающего Бога подобно тому, как мир первого столетия Его еще не знал…
Достоевский не всегда был современным, но всегда — со–вечным. Он со–вечен, когда размышляет о человеке, когда бьется над проблемой человека, ибо страстно бросается в неизмеримые глубины его и настойчиво ищет все то, что бессмертно и вечно в нем; он со–вечен, когда решает проблему зла и добра, ибо не удовлетворяется решением поверхностным, покровным, а ищет решение сущностное, объясняющее вечную, метафизическую сущность проблемы; он со–вечен, когда мудрствует о твари, о всякой твари, ибо спускается к корням, которыми тварь невидимо укореняется в глубинах вечности; он со–вечен, когда исступленно бьется над проблемой страдания, когда беспокойной душой проходит по всей истории и переживает ее трагизм, ибо останавливается не на зыбком человеческом решении проблем, а на вечном, божественном, абсолютном; он со–вечен, когда по–мученически исследует смысл истории, когда продирается сквозь бессмысленный хаос ее, ибо отвергает любой временный, преходящий смысл истории, а принимает бессмертный, вечный, богочеловеческий, Для него Богочеловек — смысл и цель истории; но не всечеловек, составленный из отходов всех религий, а всечеловек=Богочеловек." Преп.
Настоящий оттиск из первого выпуска альманаха «Православие» включает в себя перевод новооткрытых текстов преподобного Иустина (Поповича), озаглавленных сербским издателем «Записки об экуменизме». Это наброски мыслей к будущей книге, которую святой Иустин не успел написать. Его размышления касаются не только экуменизма, но и вообще современной западной цивилизации, католицизма, протестантизма, гуманизма, и в центре всех рассуждений — Богочеловек Христос и Его Церковь.
Исследование написано сербским богословом в 1931 году.Читатель, которого занимают проблемы миссии России, найдет в книге много поднимающих самооценку идей. "Своей "непогрешимостью" и гордой самодостаточностью европейский человек осудил себя на смерть, после которой, по законам людской логики, нет Воскресения, а Европу превратил в обширное кладбище, из которого не воскресают. Но славянский человек в своей евангельской грусти и в своей всечеловеческой любви чувствует, верует и знает: только благой и чудесный Богочеловек может победить смерть и воскресить каждого мертвеца, обессмертить каждого смертного и европейское кладбище превратить в питомник Воскресения и бессмертия".В книге подробно рассматривается философия Достоевского, особое внимание уделяется ее мистической составляющей.