Философская сказка - [37]

— Распятие! Смотри, что ты сделал!

Пьер, счастливый — выпутались-таки! — только пожал плечами.

— Вот увидишь, не миновать теперь тюрьмы, — гнул свое Гастон.

— Если бы тот гад взялся нам помочь, ничего бы этого не было!

— Жандармам будешь объяснять!

Грузовик двинулся дальше, мягко подскакивая на буграх неровного проселка.

— За городом, конечно, красиво, но ты все-таки не забывай, что нам надо развернуться.

— Приедем же мы в конце концов куда-нибудь.

Действительно, еще с километр — и они въезжают на площадь какого-то городишка. Здесь есть продуктовый магазинчик, он же кафе, аптека, опустевший рынок — скатанные полотнища брезента на проржавевших стойках, а за всем этим — памятник павшим, изображающий солдата, поднявшегося в атаку со штыком наголо и попирающего башмаком остроконечную каску. Не самое лучшее место, чтобы развернуть тяжеловоз, но выбирать не приходится. Гастон вылезает из кабины руководить действиями. Рядом переулочек идет под уклон; нужно втиснуть туда перед тягача, а затем дать задний ход, одновременно подавая влево. Беда в том, что больше переулков нет, а значит, нет и места для маневра. Надо постараться подать как можно дальше назад, почти до самого подножия памятника.

Гастон бегает взад-вперед, от прицепа к окну кабины, направляя Пьера.

— Вперед подай!.. Еще… Стоп… Теперь вправо… Назад… Стоп… Влево… Вперед…

Это все равно что разворачиваться на носовом платочке. Оттого, что ни одной живой души не видно ни на площади, ни в домах, еще усиливается какое-то тягостное чувство, не оставляющее обоих с той минуты, как они пустились в эту авантюру. Да куда же это они заехали? И выберутся ли когда-нибудь?

Остается самое трудное: буфер теперь почти упирается в витрину аптеки, а край прицепа, кажется, вот-вот снесет памятник павшим. Но у Гастона глаз — алмаз. Он кричит, носится, просто из кожи вон лезет. Славный старина Гастон, он так боится всяких неожиданностей и терпеть не может попусту тратить силы — ну и денек сегодня для него выдался!

Если грузовик продвинется хоть на сантиметр вперед, он разнесет витрину с разложенными на ней леденцами от кашля, настойками и поясами от ревматизма. Пьер до предела выворачивает баранку и дает задний ход. Ему все кажется, что чересчур осторожный Гастон на каждом маневре заставляет его терять драгоценные сантиметры. Нет, точно, на все его команды нужна поправка! Грузовик пятится. Голос Гастона доносится до Пьера издалека, но отчетливо.

— Давай! Осторожно. Еще. Еще. Осторожно. Стоп, хорош.

Но Пьер уверен, что еще метр в запасе у него есть. Этот метр избавит потом от лишнего маневра. И он подает машину еще немного назад. В голосе Гастона слышится паника.

— Стоп! Стой! Да стой же ты, черт тебя побери!

Раздается скрежет, потом глухой удар. Пьер наконец выключает мотор и спрыгивает на землю.

У бравого солдата, только что державшего двумя руками штык, нет больше ни штыка, ни рук. Он, однако, доблестно защищался: на борту прицепа красуется огромная свежая царапина. Гастон, нагнувшись, подбирает осколки бронзы.

— Ну вот, теперь этот друг — совсем калека, — констатирует Пьер. Ладно, будет инвалид войны — не так уж плохо, верно?

Гастон пожимает плечами.

— На этот раз придется идти в жандармерию. Никуда не денешься. И с этой твоей дырой, как ее там… сюр-Уш — все! На сегодня хватит!

Формальности заняли добрых два часа, и когда они вышли из жандармерии, уже стемнело. Гастон отметил, что Пьер — мрачный, решительный, весь как будто клокочущий от сдерживаемой ярости — даже не спросил у жандармов дорогу в Люзиньи. Как они попали в этот городок и что делают здесь со своим тяжеловозом? На этот вопрос для протокола они наплели что-то о необходимости срочно заменить одну запчасть: им-де дали неверный адрес гаража, ну а дальше недоразумения пошли одно за другим.

Теперь оставалось только вернуться на автостраду. За руль сел Гастон. Пьер сидел мрачнее тучи и молчал. Грузовик проехал километра два, как вдруг громкий треск заглушил шум двигателя.

— Это еще что такое? — встревожился Гастон.

— Ничего, — буркнул Пьер. — Это в моторе.

Они ехали дальше, пока дорогу не преградил бледный слепящий свет. Гастон затормозил.

— Подожди, — сказал Пьер, — я выйду, посмотрю.

Он выскочил из кабины. Это был всего лишь бенгальский огонь, догоравший посреди шоссе. Пьер хотел было вернуться на место, но тут грянула какая-то дикая, разухабистая музыка, и его окружила орава плясунов в масках, с факелами в руках. У одних — свистульки, у других — дудки, трубы. Пьер отбивается, хочет выбраться из шутовского хоровода. Его осыпают конфетти, какой-то Пьеро набрасывает на него ленты серпантина, кто-то в маске розового поросенка тычет ему прямо в лицо длинный бумажный язык.

— Кончайте! Кончайте, кретины!

Под его ногами взрывается петарда. Схватив розового поросенка за лацканы, Пьер яростно трясет его, бьет кулаком в пятачок, маска мнется и сплющивается от удара. Дружки спешат на выручку. Пьеру подставляют подножку, он падает. Тут Гастон пулей вылетает из кабины, прихватив электрический фонарик, и орет:

— А ну, хватит, болваны! Мы сюда не веселиться приехали! Сейчас я ваших жандармов кликну! Мы их знаем, между прочим!