Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна - [113]

Китайцы, тщательно препарировавшие западную культуру с точки зрения сторонних наблюдателей, находят ее пропитанной духом агрессии и состязательности. Такие качества однозначно следует включить, считают на Западе, в умеренном виде в характеристику любой нации и даже человека. Но в чрезмерном объеме они вызывают склочность в людях и способствуют милитаристскому угару у наций.

Агрессивная и состязательная тенденция демонстрируется в одном из достоинств, которыми гордятся на Западе, считающимся проявлением духа экспансионизма белой расы. Индивидуумы и предприятия должны принести больше денег в этом году, чем в году предыдущем. Нации, считают на Западе, должны «экспортировать свои товары или погибнуть», отыскать новые рынки сбыта и постоянно расширять свои территории или, по крайней мере, свои сферы влияния. Рано или поздно расширяющиеся империи (и отдельные, и национальные) должны встретиться и что-то отдать. В результате между ними возникает конфликт, который мы порицаем чаще, чем пытаемся анализировать его причину.

Слово «смирение» на современном Западе произносится совсем нечасто. Формально это понятие причисляется к добродетелям, но в действительности европейцы считают смирение грехом настолько тяжким, что отказываются слышать его грешное произнесение. Здесь существует свое обоснование: чрезмерное смирение вызывает леность и безответственность. Все же большинство психиатров, занимающихся латанием выбоин на автостраде современной жизни, готовы согласиться с тем, что разумная доза смирения послужила бы превосходным лекарством для подавляющего большинства граждан Запада.

Большинство китайских философов проповедовало смирение как добродетель, и большинство китайцев проявляет его в завидной для европейцев степени. Наравне с остальными человеческими созданиями они иногда грешат алчностью, вожделением и чрезмерным честолюбием. Но большинство из них демонстрирует редкий талант оставаться счастливыми людьми даже в нищете и страданиях. Они умеют отыскать радость в вещах, проходящих мимо внимания европейцев: интересные и смешные события, переживаемые людьми вокруг них, драмы, разворачивающиеся в жизни чьей-то семьи, наблюдение за птицами, цветами или даже пение сверчка. Осознавая, что завтра никогда больше не наступит, они радуются жизни сегодня. Они развлекаются соперничеством друг с другом намного меньше, чем люди на Западе, но это совсем не означает, будто китайцы пребывают в состоянии застоя. Перед китайцем постоянно стоит задача совершенствования предыдущих достижений, и упор при этом делается на повышение качества, а не увеличение количества.

Кто-то попытается нас упрекнуть в попытке идеализировать китайский традиционный образ жизни, и возможно, такой упрек небезоснователен. Но дело не в том, что смирение суть качество плохое само по себе, а в том, что его нельзя доводить до предела, следует обуздать чувством меры и гармонии, лежащим в самом стержне традиционной философии Китая.

Гармония в ее разновидности равновесия считается отличительным признаком китайца, закрепленной в традиции его национальной культуры. Это верно, будь то ученый, занимающийся классикой в традиционном ее виде, или же земледелец, возмужавший в каком-нибудь районе Китая, не тронутом штормами «вестернизации». Она проявляется в спокойной уверенности, ничего не имеющей общего с той настырностью, сопровождающей качество, которое на Западе называют «самоутверждением», а также в учтивости, граничащей с невозмутимостью. Вот вам, европейцы, настоящее завидное качество.

Откуда все это происходит? Не просто из каких-то нравственных трюизмов; в них заключается не просто способ мышления, а сам образ жизни китайца. И такой образ жизни происходит наряду с прочим через следование принципу ли, который Конфуций проповедовал две с половиной тысячи лет назад, а китайцы продолжают его слушаться в наши дни.

Ли представляет собой (в известной степени) некий обряд. Подавляющее большинство западных граждан от обрядов практически отвыкло: европейцы видят в них по большому счету сплошную глупость. Понятно, что признавал и сам Конфуций, с ритуальным рвением можно легко переусердствовать. Но ведь обряд как выражение некоего разнообразия здравого смысла служит всего лишь средством придания жизни определенного ритма. Во время игры в теннис или гольф человек наглядно убеждается в важности ритма действий, но народ на Западе существует в судорожном темпе бытия. В результате происходит нарушение пищеварения, страдает нервная система и даже функция воспроизводства. Традиционная китайская привычка состоит в том, чтобы жить более упорядоченным образом.

Конечно же иногда обряд доставляет некоторые неудобства. Ваш автор не уставал удивляться, почему при дворе императора Китая его всегда проводили на рассвете, то есть в самый неудачный час, когда приходилось вытаскивать народ из теплой постели. К тому же еще более странным казалось то, что даже во время Конфуция, когда требовалось обсудить вопросы самой серьезной актуальности, участники совещания должны были сидеть всю ночь напролет; все это очень напоминало какой-то дикий религиозный ритуал. Тогда у вашего автора появилась возможность наблюдать обряд жертвоприношения при храме Конфуция в Пекине.