Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна - [106]

В любой организации власть зависит не от индивидуума, а прежде всего от положения, которое он занимает в обществе. В дисциплинированной армии рядовые солдаты подчиняются сержантам, а полковники – генералам. На фабрике труженик подчиняется своему мастеру, а вице-президент страны подчиняется президенту. В Китае, однако, многое зависело от индивидуума, его дружеских связей, семейных уз, положения в обществе. Государственного чиновника или сотрудника организации нельзя было уволить со службы, каким бы бестолковым он ни казался, если у него водились связи с достаточно высокопоставленными людьми.

Построение человеческих отношений в Китае выглядело намного более сложным, чем на Западе. Европейцы склонны к обезличиванию народа, превращению его в винтики своих механизмов, им хотелось бы переставлять людей как пешки на шахматной доске. Если они выполняют свою работу, к удовлетворению начальников, тогда ладно, потерпим; в противном случае от строптивцев избавляются. В Китае приходилось брать в расчет все разнообразие отношений, в том числе привычные права и привилегии. Если земельное право и обычаи артели вступили в противоречие, суды иногда выносили решение в пользу артели. Даже цены на товары согласовывались в каждом случае между покупателем и продавцом по отдельности таким манером, чтобы человек с выигрышными личными особенностями и даром ведения торга мог купить товар намного дешевле, чем конкурент, одаренный меньше.

Китайское общество выглядело намного более «человечным», чем европейское, и не таким практичным. Когда вымуштрованные западные армии сражались против китайских армий, командиры которых исполняли приказы, как им заблагорассудится, иноземцы всегда били китайцев. Кроме того, строительство боевых кораблей, изготовление артиллерийских орудий и выпуск бесчисленных предметов материально-технического снабжения, необходимых для ведения современной войны, требует индустриальной мощи. А индустриальная мощь не приходит в отсутствие жесткой и даже жестокой организации.

Все больше китайцев приходило к пониманию того, что им придется отказаться от своего традиционного образа жизни ради достижения цели по изгнанию иноземцев и восстановлению независимости отечества. Китаю неизбежно предстояло пережить до некоторой степени все ту же «вестернизацию».

Вполне естественно, что образец пришлось выбирать среди государств западной демократии. Для любого народа, готовящего революцию, будь то политическую или социальную, наиболее наглядными прецедентами представлялись французская и американская революции. И древней философией Китая предусматривалось, как любили на то указывать такие деятели, как Сунь Ятсен, немало идей, удивительно напоминавших принципы западной демократии.

Западные демократические государства в Китае представляли многочисленные христианские миссионеры, многие из которых не только проповедовали Евангелие, но к тому же служили учителями или лекарями. Их роль в деле агитации за признание достижений западной культуры китайцами переоценить было бы трудно.

«Науку и демократию» навязали китайцам в качестве светочей на пути, обязательно ведущем к совершенно новой жизни. Великобританией восхитились за ее политические права, а также экономическую и военную мощь. Перед революционным обществом, основанным Сунь Ятсеном в 1905 году, ставилось в качестве цели достижение «свободы, равенства, братства» для всех китайцев. В 1912 году с провозглашением Китайской Республики доктор Сунь объявил на церемонии принесения им присяги президента, что китайцы «продолжили историческую борьбу французского и американского народа за республиканские институции».

В условиях всеобщего опьянения «наукой и демократией» подавляющему большинству реформаторов практически ничего не оставалось говорить о традиционной культуре Китая, от которой им было мало пользы. О собственной китайской философии не забыли, но внимания на нее обращали совсем немного. Попытки возрождения устойчивого интереса к буддистскому учению привлекли к нему только ограниченную по численности секту. Даосизм и моизм продолжали изучать, но скорее как академическое наследие, чем фактические философские движения.

Притом что Ху Ши и еще несколько предводителей китайских интеллектуалов признавали «демократический дух классического конфуцианства», попыток применения его в качестве основы современной демократической философии предпринималось совсем мало. Дискредитация конфуцианства в конечном счете случилась из-за дурных ассоциаций, связанных с ним. Две тысячи лет назад императоры начали использовать его (в искаженном виде) в качестве маскировки своего произвола. На протяжении последнего столетия консерваторы, пытавшиеся заблокировать все изменения, чаще всего выступали под знаменем конфуцианства. После распада Китайской Республики в ходе гражданской войны на несколько частей кое-кто из самых печально известных милитаристов прикинулись особенно рьяными конфуцианцами. Когда японцы между 1931 и 1945 годами оккупировали большую часть Китая, они попытались восстановить культ Конфуция, чтобы придать их режиму больше привлекательности для китайцев. Не всякой философии дано возвыситься в условиях таких катастрофических политических провалов.