Философская эволюция Ж.-П. Сартра - [17]

Однако мы немного отвлеклись от нашей темы и теперь должны к ней вернуться. Каковы же, собственно, характеристика «самого бытия» и его «образ», т. е. проявление в сознании? Эту характеристику Сартр сначала логически дедуцирует из противопоставления бытия сознанию, а затем описывает, как оно себя обнаруживает в сознании субъекта. Решающим признаком бытия, коренным образом отличающим его от сознания, является, по Сартру, отсутствие в нем каких-либо отношений, которые бы обуславливали его внутреннюю расчлененность. Бытие просто «есть», «наличествует», «пребывает», фактически «присутствует». Вот все, что о нем можно сказать. Но из такой «бедности» Сартр с помощью логики извлекает довольно много следствий, которые, в свою очередь, обрастают множеством других следствий, также имеющих принципиальное значение. Нет нужды все перечислять здесь, ведь в нашу задачу не входит пространное «академическое» обозрение философской доктрины трактата, тем более что это уже сделано в нашей литературе, особенно в книге В. Н. Кузнецова.

Вместе с признанием фактического существования независимо от сознания в философию Сартра вторгается тема абсурдности бытия, которая временами даже становится лейтмотивом его философского творчества. Бессмыслица факта, «радикальная случайность» человеческого существования, чуть ли не каждое мгновение подверженного неожиданностям, которые невозможно предвидеть и тем самым избежать, — необходимое, по мнению Сартра, следствие из простого признания того обстоятельства, что бытие и сознание не одно и то же. Так философия абсурда превращается в единственную альтернативу обанкротившемуся идеализму, с которым французский философ демонстративно спешит расквитаться, по крайней мере в форме открытых деклараций. Но такая альтернатива — идеализм или иррационализм (так на философском языке принято обозначать тезис абсурдности бытия) — ложна в своей основе, ибо она опирается на совершенно неправомерную предпосылку, будто материалистическое учение о независимом от сознания бытии необходимо связано с утверждением о бессмысленности этого бытия. Эта предпосылка сама по себе есть не что иное, как идеалистическое предубеждение против материализма.

Но послушаем теперь, что утверждает Сартр. Верный адепт феноменологического метода, он ищет способ описать это абсурдное бытие в том его виде, в каком оно непосредственно обнаруживает себя в сознании. Такую возможность писателю предоставила свободная форма философского романа, о котором речь впереди, — романа «Тошнота». Название книги имеет непосредственное отношение к теме нашего теперешнего разговора, так как «тошнота» есть тот «феномен», в котором бытие обнаруживает себя в сознании. Герою романа неожиданно открывается омерзительная картина обнаженного бытия, лишенного покровов, которыми обычно скрыты воспринимаемые вещи. Потрясенный герой внезапно осознает, что чистое бытие — это не абстракция мышления, а нечто вроде клейкой пасты, заполонившей собой все пространство, только что наполненное светом и красками и вдруг представшее в совсем ином виде: «Разнообразие вещей, их индивидуальность были только видимостью, облицовкой. Облицовка разрушилась, высвободив чудовищные бесформенные массы — оголенные, в страшной бесстыдной наготе… Я ненавидел эту постыдную свалку, громоздящуюся до самого неба, наполненную студенистой слизью… Это был Мир, обнаженный Мир, внезапно обнаруживший себя, и я задыхался от ярости при виде этого огромного бессмысленного бытия». Такое бытие воистину способно вызвать тошноту!

Но попробуем разобраться в цитированном отрывке. С чем, собственно, мы здесь имеем дело? Непосредственно, это «художественная литература», и в этом случае, пожалуй, нет оснований предъявлять какие-либо претензии к правдивости представленной картины. В самом деле: почему бы душу литературного персонажа не мог посетить этот странный и ужасный образ, мало ли какие кошмары были предметом художественного воплощения в слове. Но для Сартра — это нечто гораздо большее, это раскрытие тайны, «истины бытия», и тут уже вполне закономерны сомнения и возражения с иной, чем у автора, философской точки зрения.

В «Тошноте» мы сталкиваемся с той интеграцией философии и литературы, о которой вели разговор в предыдущем разделе. Перед нами беллетризованная философия, или философски структурированная беллетристика. Если в данном случае просто сказать «философская беллетристика», то это значит ничего не сказать. Здесь дело не только в том, что та или иная «притча» раскрывается всем строем художественного произведения. В этом смысле мы говорим о «философских повестях» Вольтера или, как это совсем недавно было на страницах журнала «Вопросы литературы», о «притчеобразности» повестей Василя Быкова. Повести этого рода имеют художественное значение (если они, разумеется, вообще его имеют) совершенно независимо от философских идей, которые не всегда еще можно вполне однозначно определить. Сочинения же вроде «Тошноты» просто рассыплются, обратятся в ничто, если вынуть из них философское содержание, связанное со всей тканью романа вполне однозначно.