Философия возможных миров - [135]

Если известный афоризм «Месть – блюдо, которое следует подавать холодным» все же требует корректив насчет того, что в холодном виде это блюдо не столь вкусно (хотя, несомненно, полезнее для здоровья), то уж блюдо под названием «охлажденная чувственность» способно вызвать полное недоумение. Однако представим охлажденную чувственность в формате бытия-для-другого. Так обычная фотография становится полезным протезом, заместителем мгновенного, проникающего, но не всегда возможного всматривания. Фотокамера может быть – и сегодня все чаще является – особым органом восприятия, хотя и не врожденным.

Если подобным же образом оценить послания Литвиновой, именно в совокупности, ее пули-воланчики, складывающиеся в причудливый узор, словно бы способный сам себя чувствовать только в отраженном свете, как бы в режиме обратной трансляции, позволяют разделить монограмму чувственности, которая нигде в «реальной жизни» не встречается. Нет ни реализма, ни психологизма в этих словно бы инопланетных образах – отсюда и распространенный приговор: «вычурность», «манерность», «кривляние». Однако наваждение, которому отнюдь не легко противостоять, не оставляет сомнений насчет инновационного чувственного послания, и требуется-то всего-навсего правильно распознать воланчики как медленные пули. Что не узнается с наскока – может тем не менее быть расшифровано. Послание может оттаять до состояния ясности – как если бы морозные узоры на стекле не просто обнаружили родство с формами живой природы, но их стебли зашевелились бы, а бутоны стали распускаться.

Но у этих посланий есть существенное отличие от морозных узоров: оттаяв под зачарованным взглядом, подмороженные чувства не завянут, как трава и цветы, как все образцы горячей человеческой чувственности, а снова заледенеют в ожидании новых плененных взглядов, сохранив, казалось бы, самое несохранимое на свете – монограмму уникальной женственности, проступающую, несмотря на конкретность и многообразие ролей (впрочем, актриса мгновенно узнается в каждой из них).

Кажется, Рената Литвинова лучше всех прочих изучила и усвоила правила бытия в этом странном раю, куда обычно возносят прижизненно. Она ведь и не скрывает, что именно этого хочет и добивается, – так праведники чаяли обрести жизнь вечную. И она знает, что у каждой праведности свои правила и свои прегрешения.

Тут необходимы навыки, которым научить невозможно, – тонко настроенная хроносенсорика и интуиция времени. Как если бы кто-то научился, например, совершать все простейшие действия, только глядя на свое отражение в зеркале: вдевать нитку в иголку, писать, рисовать и т. д., а затем продолжал бы поступать точно так же, когда перед ним никакого зеркала уже не было. В действительности, конечно, все еще сложнее. Допустим, мы пели – но не могли бы тут же сами себя слышать, а могли б делать это только с некоторым запаздыванием, которое в свою очередь не было бы постоянным и имело бы сложный хроноузор. Литвинова в совокупности своей представленности на экране чувствует именно таким образом, создавая удивительный иллюзион. Она говорит в одном из интервью: «Но этот момент пропустился, и все пошло по-другому». Абсолютный слух или абсолютное чувство того, что момент пропустился (или вот как раз подошел), является частью удивительного таланта и самостоятельным произведением искусства.

И вот еще одно, вроде бы постороннее соображение. На первый взгляд, изопродукция Интернета и социальных сетей заполонила весь мир – но ведь так называемый период полураспада этих химерных продуктов чрезвычайно короток. Та к что ясно: в ближайшем будущем уже вознесенным обитателям Парадиз-синема ничто не угрожает.

Монадология Секацкого

Приятель, заметив выражение, с которым я разглядываю обложку учебника у него в руках, пояснил, что решил познакомить своего взрослого сына с философией. Объяснять, что философию не изучают, а исполняют, тогда было бесполезно. А теперь, с выходом этой Книги, можно…

Для запуска Книги есть как минимум одна причина. В нашем случае это усилие восстановления правильного порядка слов, который важнее истины. Потому что истина – это связность понятий, а нам интересна связность суперпозиций. Так считает Секацкий.

Понятия как раз в порядке, истина благополучно бюрократизируется. Например, философский факультет университета недавно переименован в Институт философии университета. Свежая номинация напоминает, что университетские вольности, ранее сопряженные с рассказами о справедливости, теперь становятся в лучшем случае банальным приложением знания-к-пользе. Бюрократический семантический «сброс» радикально меняет раскладку гармонии, окончательно вытесняя ее с публичной площадки, где все же срабатывал категорический императив, в маргинальную темноту Самого Продуктивного Воображения.

Самое Продуктивное Воображение создает условия для исполнения знаков свободы – конституирующего условия декаданса. Философия инсценирует декаданс, это возвышенный театр безумия, по умолчанию отвоевывающий у нормативности «правильное рассуждение». Власть же заинтересована в том, чтобы